Форум » Ваши Фанфы по НРК » Прости, поверь; Катя/Андрей Автор:Shimmer (Закончен) » Ответить
Прости, поверь; Катя/Андрей Автор:Shimmer (Закончен)
Shimmer: По приглашению Ангела выкладываю свой фанф здесь ;) Пользовательское соглашение Читая данный опус, Вы соглашаетесь, что: 1.Катя не находила инструкцию. Злосчастный пакет попал прямо в руки адресата 2.Воропаев копал под Зималетто, но ничего не нашел. Ну не шмог… Согласны? Тогда поехали. Название: Прости, поверь Рейтинг: мммм... PG-13? Жанр: мелодрама Пейринг: Катя/Андрей Прости, поверь, И я тебе открою дверь. И я прощу И никуда не отпущу. - Как дела, Катюша? И зачем он спрашивает? Наверное, трудно найти здесь человека, чувствовавшего бы себя так же неуютно, как она. Конечно же, забилась в самый тихий уголок. Улыбнулась благодарно: - Все хорошо, Андрей Палыч. Вы за меня не беспокойтесь - Ну, вот об этом даже не просите. Вы же мой единственный и совершенно незаменимый помощник! – он отбросил шутовской тон и тихо сказал, - поедемте отсюда. Туда, где нам никто не помешает. Существуют же еще люди, которые умеют вот так заливаться румянцем. - Я сейчас. Только попрощаюсь. Я быстро. С кем ей тут прощаться? Андрей смотрел, как француженка что-то говорит Кате, дружеским жестом берет ее за руку. Она – красивая, умная, успешная женщина – в отличие от многих его знакомых, не смотрела на Пушкареву с презрительным снисхождением. Хозяйка сегодняшнего вечера, фотографией которой он до недавнего времени – подумать только - вдохновлялся перед встречами с Катей, тоже относилась к ней более чем благосклонно. Все деловые партнеры, в переговорах с которыми Катя участвовала (если уж быть совсем откровенным, переговоры с которыми она вела), отзывались о ней с неизменным уважением. Им хватало ума увидеть, что за непривлекательной внешностью и странными манерами скрывается нечто большее… Да где им знать? Только ему одному известно, какой она удивительный человечек: трогательный и нежный, честный и преданный, наивный и мудрый. Он и не думал, что такие люди бывают на свете. По крайней мере, никогда таких не встречал. - Андрюша! – агрессивный аромат ультрамодных духов возвестил о появлении королевы газетного скандала. Никуда от этой Шестиковой не деться. Фамильярно обняла за плечи, наклонилась так, чтобы максимально продемонстрировать содержимое и без того откровенного выреза. Андрей почувствовал легкую тошноту, - У тебя такое мечтательное лицо! Уж не о невесте ли думаешь? - Леночка! В тебе открылись способности ясновидящей? Какие только таланты не дремлют в человеке. Впрочем, некоторым из них лучше никогда не просыпаться. Андрей скинул с себя ее руку и направился к выходу, где Катя ждала его, сжимая в руках потрепанную сумочку. Андрей задумался об этой сумочке, пока они ехали в машине. Он с удовольствием заехал бы завтра утром в ближайший магазин и купил ей что-нибудь поприличнее. Но вот как Катя отнесется к такому подарку? Одно дело – всякие зайчики-шоколадки, и совсем другое - сумка. Не придется ли ей прятать подарок от непомерно строгого отца, или выдумывать какие-то невероятные истории, чтобы оправдать его появление? Андрей вздохнул. Нет, это не подходит. Тогда что ей подарить? Украшения, духи? Нет, не то. Книгу? Да он понятия не имеет, что ей нравится. И вообще, что это он озаботился этим вопросом? Пусть Малиновский сам отдувается за свою затею. Тем более что у него неплохо получается. Дверь за портье аккуратно закрылась. Андрей небрежно бросил пальто на кресло и обернулся. Катя стояла у стены, нервно сжимая руки. Он физически ощущал ее напряжение. Снова чувствует себя нее в своей тарелке. Снять с нее пальто, размотать самосвязанный шарф – забавный такой – спросить: -А чего руки такие холодные? Рассмеяться над ее сумбурными объяснениями, обнять, поделиться своим теплом. Странно, с ней одной у Андрея было ощущение, что ему никуда не нужно торопиться. С ней он мог позволить себе - нет, не так – ему хотелось быть нежным, хотелось не спеша расстегивать многочисленные пуговки-крючочки на ее одежде, прикасаться, целовать, шептать разные глупости, от которых ее глаза загораются особенным светом. Смешная девочка… Она так стеснялась собственного тела, что вновь как можно скорее погасила свет. Он так и не видел ее без одежды. Она так смущалась своей неопытности, так боялась сделать что-нибудь не так… Глупая. Андрей и сам, наверное, не смог бы объяснить, почему ее робкие прикосновения доставляют ему несравнимо больше наслаждения, чем расчетливо отмеренные ласки самой опытной любовницы. Он никогда не думал, что может так терять голову. Да и как не потерять, когда эта девочка рядом с ним дрожит, и тает, и плавится в его руках, как воск? Когда можно коснуться губами ее запястья там, где бьется пульс, и ощутить его бешеный ритм. Желание поднимается мучительно-сладкой волной, делая прикосновения нетерпеливыми и требовательными. Хочу. Снова почувствовать, как ты прогибаешься подо мной. Увидеть, как ты запрокидываешь голову, как закусываешь кулак, чтобы не застонать в голос. Чтобы ты вновь принадлежала мне вся, без остатка. А потом отдать власть в твои руки – делай, что хочешь. И вдруг увидеть тебя совсем другой: дрязнящей, царящей, свободной. И последней разумной мыслью будет: «Что ты со мной делаешь? Я так окончательно сойду с ума»… Ты прячешь лицо у меня на груди, смущенная тем, что не смогла сдержать крика. Дай обниму тебя покрепче. В прошлый раз я думал, что лучше быть уже не может. Как я ошибался… Как же она ненавидела гостиницы! Безликие номера с фальшивым лоском. Номера на одну ночь, номера на пару часов. Под стать тем, кто сюда приходит. - Катюша, что-то не так? - Нет, все хорошо, просто этот номер, - она опустила голову, - я чувствую себя любовницей в самом грязном смысле этого слова. Хотя… наверное я и есть… любовница. Андрей сжал ее плечи. - Катя, перестань! Ты чистая, честная, ты… просто чудесный человек. Прости, я не могу пока предложить тебе ничего лучше, чем этот номер, но очень скоро все изменится, вот увидишь. Катя прижалась к нему - Простите меня, Андрей Палыч. Я просто… - Ш-ш-ш… - Я просто… я… Что она хотела сказать? Забыла… Милый мой, хороший, что же ты со мной делаешь? Мой единственный, самый желанный, тебе достаточно просто подойти поближе, и я с ума схожу от желания прикоснуться к тебе. И сердце бьется так часто, что, кажется, выпрыгнет из груди. А когда ты касаешься меня, оно и вовсе отказывается биться, не в силах пережить это невозможное счастье: быть с тобой, не просто рядом, а вместе. Я и подумать не могла, что решусь на то, что делаю сейчас. Но вот я слышу твое сбившееся дыхание, или твой тихий стон – и я самая счастливая женщина на земле. Я научусь. Для тебя. Научусь… Но пока я так боюсь ошибиться, сделать что-нибудь не так. И вдруг теряюсь, когда власть оказывается в моих руках. Замираю, чувствуя себя совершенно беспомощной. Но ты переплетаешь наши пальцы и шепчешь: - Ты прекрасна. Твой шепот наполняет мою душу звенящим эхом. Так и хочется приложить руки тыльной стороной к щекам – они пылают. Но – и откуда только взялась эта смелость? – я начинаю игру. Это совсем не трудно – сегодня все получается само собой. Быстрее… медленней… довести до пика и сделать паузу, слушая твое хриплое дыхание. Потом еще и еще, доводя тебя до исступления, пока мир не взрывается на тысячи осколков. Я бессильно роняю голову тебе на плечо. Ты обнимаешь меня, прижимаешь к себе. Я провожу пальцами по твоей щеке и чувствую, что ты улыбаешься. Когда они, наконец, смогли разомкнуть объятия, Катя завернулась в одеяло и отправилась в ванную. Щелкнула выключателем, и вспыхнувший свет очертил ее силуэт – плечи, руки, растрепавшиеся локоны – и Андрей вдруг сказал: - Я люблю тебя. Два шага, и она обвила его шею руками, а он стянул с нее одеяло, откладывая визит в ванную на неопределенное время. Иногда ложь оправдана. Даже если она не во спасение. - Мы приехали, Катюша. Катя кивнула, тихонько вздохнула. Так быстро… - До завтра, Андрей Палыч. - До завтра. Нехотя потянулась к дверце, потом резко повернулась и наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку. В последний момент Андрей повернулся, и поцелуй пришелся в губы. Ей мягкий смех рассыпался по машине хрустальными капельками. - Спокойной ночи. Он еще немного посидел, глядя ей вслед. О том, что он мерзавец, и что нельзя так поступать с хорошими людьми, думать почему-то совсем не хотелось.
Ответов - 16, стр:
1 2 All
Оксана: Shimmer, спасибо! Благими намерениями выстлана дорога в ад... Это я и про Рому и про Колю. Ну Рома, это отдельный "Элемент". Его вообще непонятно кто и почему тянул за язык... Хотел помочь, а получилось как всегда... А вот Коля... Согласна с Ангелом, что он ведет себя как настоящий друг. Но он же знает, что Катя любит Жданова... Неужели так сложно попытаться выслушать и понять Андрея. Может первое впечатление обманчиво и Андрей не такой уж и плохой человек, как кажется... Может быть, если Андрей поведет себя правильно (без скандалов и рукоприкладства), когда Коля отдаст ему довереность, то Коля увидит истинную причину приезда Андрея и его стемления увидеть Катю. А Андрей молодец. Повел себя правильно. С Кирой расстался... не стал ее дальше мучить. Только боюсь, что она решит отомстить Андрею...
Shimmer: Уффф... ну никак не получается сюда дойти - со временем просто беда. Выкладываю сразу кучей. В современном мегаполисе так просто остаться одной – никому до тебя нет дела. Катя брела по Бульварному кольцу, подставляя лицо холодному ветру в тщетной попытке высушить слезы. История повторяется в виде фарса. Чем не фарс? Андрей Жданов и Катя Пушкарева… Первый красавец и бабник Москвы и она – такая взрослая, такая серьезная и такая глупая. Телефон в кармане ожил, Катя сбросила звонок. Прости, мама, сейчас у меня нет сил с тобой говорить. Руки в тонких перчатках онемели от холода. Надо ехать домой, но там придется объяснять, отвечать на вопросы… Нет, только не сейчас. Тогда куда? К Коле? Это практически то же самое. К Тане, к Свете, к Амуре? Проще сразу собрать все Зималетто и исповедоваться. Может, уехать из Москвы куда-нибудь в маленький городок, снять комнату… Смешно. На какие деньги? О Весниных она вспомнила неожиданно – уж слишком мало они общались, скорее не общались вовсе. Ее последние воспоминания о дяде Боре были детскими, размытыми – высокий мужчина с черной бородой и удивительным спокойствием в глазах. Папа с двоюродным братом не поддерживал контакта – так и не смог принять его решение в середине жизненного пути стать священником. Вернее, даже не это, а то, что спустя столько лет Борис не только не одумался, но и чувствовал себя вполне комфортно в этой роли, вместе с сыновьями восстановил из руин церковь в маленьком городке, имел свой дом, приход и троих детей. И, несмотря на все прогнозы, совсем не раскаивался в своем решении. Разве такое прощают? Мама удивилась Катиной просьбе, но телефон Весниных нашла. Не давая себе времени передумать, Катя набрала номер. - Да! – ответил бодрый женский голос, и Катя вдруг вспомнила Наталью – невысокую женщину с теплой улыбкой, при абсолютно разной внешности и характерах как-то удивительным образом похожую на мужа. - Конечно, помню. Рада тебя слышать, Катя. Несколько продиктованных вежливостью вопросов, и повисает короткая пауза. И ужасно не хочется просить об одолжении, особенно у почти незнакомого человека. И идти на попятную вроде бы поздно… - Катя, у вас что-то случилось? Зажмурила глаза. - Да, случилось… - и на одном дыхании, - Тетя Наташа, можно я у вас поживу? Сейчас она откажет. Придумает уважительную причину, и тебе придется мямлить извинения, радуясь, что она не видит, как покраснели твои щеки. - Конечно, приезжай. Как добраться знаешь? Билет удалось купить сразу. Катя и Коля посидели немного в привокзальной кафешке. Сосредоточенно жевали резиновые пирожки и молчали. Все уже было рассказано, все пустые угрозы и несбыточные обещания озвучены, все перспективы обрисованы. И осталось только молчать. Иногда молчание дает больше, чем самые выразительные фразы. Когда физические и духовные силы на исходе, когда еще шаг – и сорвешься или сломаешься, так важно иметь возможность протянуть руку и коснуться плеча близкого человека. И знать, что если тебе это будет нужно, он понимающе кивнет головой и тихо сядет рядом. А потом полетели километры от Москвы, залитые светом станции, сумрачные полустанки, спящие дома, смутные очертания ночного леса… Из соседнего купе слышался пьяный смех и перебранка, а Катины попутчики мирно спали. Незаметно для себя уснула и она. Городок оказался тихим и сонным. Дома не выше пяти этажей, огромные пустые пространства и до смешного мало машин. Веснины встретили Катю, как будто в ее приезде не было ничего необычного. Отвели ей одну из трех комнатушек («Выросла наша Машенька, - вздохнула Наталья, - А то пришлось бы тебе делить с ней комнату») и привлекли к обыденным заботам. Так и прошел день. For I’ve learned love’s not possession And I’ve learned love won’t wait, Now I’ve learned that love needs expression But I’ve learned too late And she’s out of my life… Где ты? Что с тобой? Может, с тобой что-то случилось, может, тебе нужна моя помощь? Ты исчезла, а я не знаю, где тебя искать. Сегодня я узнал, что ты уехала из города. Твоя мать не хочет даже говорить со мной. Я заслужил, конечно… Но где тебя искать? Твои подруги ничего не знают, или умело притворяются. Рома говорит, что я должен радоваться такому легкому избавлению. Ничего другого я от него и не ожидал. С кем ты? Неужели с ним? С этим? Я убью его. Я его по стенке размажу. Я его… Ничего я с ним не сделаю. Ни на что я не имею права. Ты ушла из моей жизни. Ты ушла, и я не успел тебя удержать. Я не успел сказать тебе самого главного. Вчера я три часа пытался выследить Николая, который так легко обманул меня, выйдя через черный ход в подъезде, потом всю ночь колесил по улицам в безумной надежде разглядеть тебя среди прохожих. А сегодня я разложил на столе все то, что ты хранила эти месяцы – открытки, которые писал не я, игрушки и шоколадки, которые выбирал не я, и попытался понять, каково тебе было, когда ты узнала правду. Я смотрю на них и думаю: я хотел бы подарить тебе весь мирр, а меня хватило лишь на то, чтобы купить тебе дешевую безделушку. Она здесь, среди других, но стекло разбилось, и теперь от нее никакого толка. Я помню, как случайно увидел ее в витрине магазина и сразу подумал о тебе. Представил, как ты лежишь поздно вечером на кровати и медленно поворачиваешь ее, глядя на бесконечно изменяющиеся узоры. Я так гордился тем, что выдумал что-то оригинальное. Смешно… Я сижу и думаю: вот в этот момент я еще мог удержать тебя. И в этот. И в этот. Но я слишком боялся разрушить свою так удачно складывавшуюся жизнь. Я так дорожил тем, что имел. А ты ушла – и все потеряло смысл. Сегодня уволилась Кира. Тихо, без истерик. Уходя, сказала, что Саша не будет забирать свою долю из компании. Я так и не понял, был ли это прощальный подарок или презрительная подачка… Я рад, что она ушла. Теперь у нее все будет хорошо. А я… я буду ждать, когда ты вернешься. И надеяться, что у меня еще будет один шанс. Что на этот раз я не опоздаю. Где ты? С кем ты? Наверное, у Киры, пьешь виски и говоришь о свадьбе. Или в гостинице с очередной моделью. Надеюсь, не в той, где мы… Не буду думать, не буду! Ты получил доверенность и забыл меня, выкинул из памяти досадный и нелепый эпизод. Затянувшуюся игру. Сложный и неприятный, но успешный спектакль. И я тоже выкину тебя из памяти, выжгу из сердца, забуду! Пройдет эта ночь, и мне станет легче. Снова закрутят заботы дня – я взвалю на себя как можно больше, чтобы вымотаться до предела и сразу уснуть. И постепенно, день за днем, ты уйдешь из моей памяти. Забудется твое лицо, твои глаза, в которые я так любила вглядываться, твои руки, твой голос… Пусть мне будет очень больно их забывать, помнить их мне еще больнее. Это пройдет. Все проходит. Пройти по шагам мои дни, Все было бы также. Больше не будем одни Вырвана с корнем, погибаю от жажды. Нежно шептала: “tu est ma vie” Путала фразы, губы кусала. Разрывалась на части от любви Хотела, летела и упала… Упала… Упала… Как больно падать, когда так долго не касалась земли. Как трудно вновь найти в себе силы подняться, снова захотеть жить, радоваться и верить в лучшее. Но я поднимусь. Перестанет гнуть к земле невыносимая тяжесть, и я снова смогу дышать. Только не сегодня. Сегодня я лежу, закрыв лицо руками, и вспоминаю тебя. И думаю о том, что мне нужно было тебя выслушать. А вдруг… Глупая неистребимая надежда. Я переживу и это. Все будет хорошо. Надо лишь дождаться утра… *************************** Синее небо, зайчик по лужам, Где-то плюс один, и мой голос простужен. Ты не остался ни другом, ни мужем. Как ты мне нужен, как ты мне нужен… Жизнь у Весниных текла спокойно и размеренно. Катя помогала по дому и в церкви – везде нужно было убирать, мыть, приводить в порядок. В душу к ней не лезли. Пару раз Наталья пыталась задавать вопросы, но, видя, как тяжело Кате отвечать, оставляла ее в покое. Борис же лишь иногда, случись Кате в чем-то проговориться, вскидывал на нее быстрый взгляд, но молчал, ожидая, видимо, что племянница расскажет все сама. Кое в чем, однако, Кате пришлось быть откровенной. На второй день, когда выяснилось, что Катя некрещеная, Наталья предложила сделать это на следующий же день. Катя густо покраснела, нервно теребя конец скатерти. И что ей теперь делать? Признаться, что она далека от религии, абстрактно признает существование некой верховной силы и жизни после смерти, но молитв не читает и к церкви относится с недоверием? Проще сразу собрать вещи и ехать на вокзал. Наверное, ей вообще не стоило приезжать. На что она только рассчитывала? -Я просто… Дело в том, что я… Пауза длилась. Катя не поднимала головы, ожидая начала бури. Но бури не последовало. Девушка медленно подняла глаза на Бориса и увидела, что он улыбается своей мягкой отстраненной улыбкой. - Путь к Богу у каждого свой. У кого-то короткий, у кого-то долгий и трудный. А кто-то и вовсе не успевает за свою жизнь пройти его до конца. Я пришел к вере, когда мне было больше, чем тебе. И я думаю, ты не зря приехала именно сюда и именно сейчас. На третий день Наталья и Катя отправились в дом престарелых, которому Веснины помогали по мере возможности. Заведение это было одно на несколько близлежащих городков, и было оно старым и тесным, мебель – скрипучей и обшарпанной, еда – столовской в худшем смысле этого слова. Заботой Натальи, а теперь и Кати было помочь старикам, часто больным и немощным: вымыть, покормить, постирать грязные вещи, почитать газету или письмо от детей, ну и, конечно, выслушать. Старики любили поговорить, особенно с новым человеком. Пожаловаться на болезни, на соседей по палате, врачей и условия. Часто рассказывали о своей жизни и о том, как оказались здесь. Слушать эти истории было тяжело, иногда невозможно, но Катя слушала. И утешала, и сочувствовала. В первые дни было особенно трудно. Однажды она не выдержала и расплакалась на кушетке в коридоре. Наталья подошла и обняла за плечи. - Катенька, я же тебе говорила: это очень трудно. Иди-ка лучше домой. - Как Вы выдерживаете это? Каждый день… - Привыкаешь… Иначе невозможно. Хотя легко все равно не бывает. В тот день Катя ушла домой, но на следующий день снова отправилась с Натальей. Для себя она решила, что Наталья сама не справляется, и ей нужно помогать, раз уж она сидит у Весниных на шее. Считать так было, конечно, легче, чем признаться, что она боится остаться наедине с собственными мыслями еще и днем. А через какое-то время Катя и правда привыкла. Научилась не пропускать через себя чужое горе, и стало легче. Старики быстро приняли и полюбили ее, совали в карман печенье и показывали фотографии внуков. А одна женщина, Надежда Алексеевна, питала к ней особую симпатию. - Катенька, Вы так похожи на мою сестру, это просто поразительно! Те же огромные глаза, те же черты лица. Даже фигура похожа! Да, моя сестра красавица была. - Тогда я вряд ли очень на нее похожа, - пробормотала Катя - Очень похожи! Конечно, она одевалась не так, как вы, религиозные люди. Красиво одевалась, с выдумкой, чтобы фигуру подчеркнуть. Не так, естественно, как сейчас одеваются – разве так можно одеваться? То ли стриптиз-клуб, то ли пляж… Одежда должна оставлять простор для фантазии. Татьяна – сестра моя – как раз так и одевалась. Ну, красилась, конечно, прически делала. У самой-то два крысиных хвостика, а как взобьет – кажется, целая копна! – Надежда Алексеевна мечтательно улыбнулась, - Я ее очень любила. Она была младше на восемь лет, я с младенчества о ней заботилась. И потом, когда мы выросли, мы поддерживали очень теплые отношения. Вот какая странная штука жизнь: и ее уже нет, и ее мужа, и многих знакомых намного младше меня. А я все живу, живу… Мать-то работала, не до этого ей было. Ну и потом, когда Таня подросла, ухажеры появились – ой, проходу от них не было, - часто ко мне за советом прибегала. Я, честно говоря, боялась, что она легкомысленной вырастет – столько мужского внимания. А она как замуж вышла – так и прожила с мужем душа в душу всю жизнь. Дети ее ко мне часто приезжают. Вот, - она достала У Весниных дома было только одно зеркало – у входной двери. Придя домой, Катя остановилась у него, вглядываясь в свое лицо. моя сестра красавица была Может, она и была красавица, но к Кате Пушкаревой это не имеет никакого отношения. А вдруг? Красиво одевалась, с выдумкой, чтобы фигуру подчеркнуть Катя провела рукой по оборке на кофте. Она мало обращала внимания на свою одежду, носила то, что покупала ей мать. Но она никогда не мерила, например, офисный костюм… Те же огромные глаза, те же черты лица То, что у нее большие глаза, Катя, конечно, знала, но почему-то никогда не считала это своим достоинством. И неужели кто-то может считать красивыми такие черты лица? Ну, красилась, конечно, прически делала Может… Да нет, не может… -Да красивая, красивая! – Наталья вывела Катю из раздумий, заглянув зеркало из-за ее плеча. И рассмеялась ее смущению, - Ты так очаровательно краснеешь! Не злись. Ты не такая, как все – это же замечательно! - Другие так не думают, – пробормотала Катя - Другие – Наталья махнула рукой, - вот как ты сама о себе думаешь, так и другие о тебе думать будут. Дело ведь не во внешности, а в ощущении себя. Не веришь? Катя не поверила. Но этот разговор не забыла. Дни шли, и боль притуплялась, бледнела. И стало казаться, что еще немного – и она вылечится, освободится, успокоится. Но в один из таких дней Катя увдела на тумбочке Надежды Алексеевны фотографию светловолосой женщины, обнимающей за плечи двух детей - Ваша дочка? - Племянница, Марина. Позавчера приезжала, продуктов навезла – и полку солдат не съесть. Газеты привезла – представляете, помнит, какие я всегда выписывала. Ира с Сережей вот, хоть и жили со мной под одной крышей двадцать лет, так и не запомнили. - Ира и Сережа – это Ваши дети? - У меня нет детей, - тихо ответила Надежда Алексеевна, - Ира и Сережа – дети мужа. Когда мы поженились им было десять и двенадцать – не маленькие уже были, и характер имели непростые. Я с ними так и не смогла найти общего языка. Наверное, это моя вина. Им тяжело было принять чужого человека, а я так и не смогла их полюбить… Глупо у меня в жизни получилось… Был у меня до войны жених, мы друг друга очень любили. Когда война, началась, его, конечно, забрали. Мы всю войну переписывались; я его очень ждала. Нет, не подумайте: он остался жив, и даже не был серьезно ранен. По тем временам это была большая редкость. И вот когда война закончилась, он прислал телеграмму, что приезжает. Я долго думала, как бы ему ответить, чтобы покрасивее вышло, и написала: «Добро пожаловать». Две недели проходит, три, месяц… А потом письмо от него пришло. Написал, мол, я хотел к тебе как к родному человеку приехать, а ты меня так холодно встретила… Он уехал к тете в Одессу, и больше я его никогда не видела. - И Вы не попытались его вернуть? Надежда Алексеевна грустно улыбнулась - Я молодая тогда была, непримиримая. Ах, он так! Взял и уехал! Ну и скатертью дорога! Проживу и без него. У меня еще таких будет… А таких больше не было. Я и сейчас иногда думаю: если бы я поехала тогда за ним в Одессу, все могло бы сложиться совсем по-другому, - она вздохнула, - конечно, вряд ли я смогла бы его найти в послевоенной неразберихе, да и адреса тети я не знала. Они помолчали. - Евгений, мой будущий муж, на войне не был – он был хромой. Зато он работал в снабжении – думаю, Вы можете себе представить, что это тогда означало. Как-то вскоре после Витиного письма мы гуляли, и дождик моросил, и тоска такая была на душе… И Евгений сказал: «давай поженимся». А я взяла и ответила: «Давай». Они снова помолчали - Нет, мы неплохо жили. У нас все было, мы каждый год ездили на море, у детей всегда были лучшие игрушки. Но, знаете, Катя, нет ничего страшнее, чем одиночество рядом с другим человеком. Мы с Евгением до самой его смерти так и остались чужими людьми, - она взяла в руки фотографию и провела по ней пальцами, - Зато с племянниками всегда прекрасно друг друга понимали. Марина вчера заявила: я тебя, говорит, тетя Надя, к себе заберу. Да куда «заберу»? Живут впятером в однокомнатной квартирке… Мне, говорю, и тут хорошо, - женщина вздохнула, глядя на убогую обстановку девятиместной палаты, и замолчала. Катя медленно вышла из палаты, пытаясь справиться с воспоминаниями, которые всколыхнул в душе рассказ женщины. Сомнения в правильности своего поступка, горечь предательства, тоска разлуки – все это было с ней, каждую секунду, и она почти научилась их не замечать. Она почти поверила, что все позади. Но стоило услышать историю, чем-то очень похожую не ее, и снова задрожали руки. И настала пора признаться себе, что легче не становится. Боль уходит глубже, затирается ежедневной суетой и усталостью, но не убывает. Андрей не ушел из ее жизни. Может, прошло слишком мало времени? Может, она что-то делает не так? Или может… Нет, нет! Все пройдет. Она справится. Нужно только еще немного подождать. - Андрюха, послушай, я знаю, что ты страдаешь и тоскуешь, но есть один вопрос, который надо решить. Пушкарева тебе доверенность на Никамоду оставляла? - Оставляла… Я ее порвал. - Ну, это я знаю. А другой доверенности нет? - Не знаю. Наверное, нет. - Я так и думал. Понимаешь, какая петрушка: если управление Никамодой сейчас осуществляем мы, то нам нужна доверенность, чтобы отчитываться в различных фондах. А это, кстати, надо будет сделать довольно скоро. Ну, а если управление Никамодой осуществляет она… или господин ЗорькИн… Дальше объяснять надо? - Нет, она не могла. Катя никогда не присвоила бы себе компанию. Она просто уехала и не успела написать новую доверенность, вот и все. - Это ты думаешь, что не могла. Ты просто не очень хорошо представляешь себе, на что способна обиженная женщина. Андрей замотал головой - Нет, только не Катя. Она бы так не поступила. Я уверен. Но по спине побежал противный холодок. ********************** Роман вошел в кабинет президента и плюхнулся в кресло у стола. Андрей поднял голову, недовольный тем, что его отвлекают от никак не желающих сходиться цифр - Ну что, Андрюха, я нас поздравляю. Я тут прикинулся шлангом, обзвонил несколько фондов, чтобы узнать, до какого числа можно сдать отчеты и каковы штрафные санкции за опоздание. И, как ты думаешь, что они мне ответили? – Он искоса глянул на Жданова, но театральную паузу держать не стал, - Все отчеты по Никамоде сданы неделю назад. Все в полном порядке. Андрей застыл, вцепившись в Малиновского взглядом. Его прогрессирующая бледность доставляла клокочущей внутри злобе садистское удовольствие. Говорил же он, предупреждал… Но разве его хоть раз послушали? Нет, слушать Романа Малиновского ниже нашего достоинства. Жданов медленно отвел глаза, и Роман вдруг понял, что сейчас будет. Еще секунда – и он успел бы схватить друга за руки. Но Андрей ему этой секунды не дал. Первым на пол отправился монитор, брызнув осколками пластмассы. Следом за ним веером разлетелись различные мелочи. Орел отправился в стену. Роман отскочил, увернувшись от опрокинутого стола. Рванулся вперед, перепрыгивая руины, и обхватил Жданова сзади, не позволяя двигаться. - Ну все, все, хватит! Андрей повырывался и обмяк. Роман вернул кресло в нормальное положение и помог Жданову сесть. Тот опустился безвольно, сгорбился, закрыл голову руками. Рома положил ему руку на плечо и почувствовал, как его колотит. - Что нам теперь делать, Ромка? – еле слышно проговорил Жданов. -Ничего, выберемся. И не из таких историй выбирались. Надо найти рычаги давления. Ну, отец ее, мать… Да не смотри на меня так, я же не криминал тебе предлагаю! Отец ее, я так понимаю, ничего не знает? Расскажи ему все, в нашей версии, путь повлияет на дочь! - Не могу. У него сердце больное. А если… - Если, если… Эта женщина тебя предала, а ты все мучаешься какими-то моральными обязательствами? - Это не моральные обязательства. Это элементарная человеческая порядочность. - Ладно, пусть так. Есть другой вариант: можно обратиться в детективное агентство. Если она уехала не на электричке, то ее, скорее всего, можно будет найти. И поговорить… по душам… Андрей медленно покачал головой. Он что, боится? С ней встретиться боится? - Сегодня я еще раз попробую поговорить с ее родителями. А там будет видно. Я ненавижу тебя. За то, что ты вошла в мою жизнь – постепенно, незаметно – и стала ее неотъемлемой частью. Привязала к себе тонкими нитями доверия, открытости, беззащитности, своей бескорыстностью и великодушием. За то, что я привык и стал считать своим правом твою нежность, и любовь, и внимание. За то, что ты ушла, одним махом лишив меня всего этого именно тогда, когда я наконец понял, что ты для меня значишь. Я ненавижу тебя. За то, что ты ушла, не дав мне малейшей возможности объясниться. За то, что я все поставил на кон, но это оказалось тебе не нужно. За то, что я верил тебе, а ты меня предала. За то, что ты решила отомстить мне таким жестоким образом. За то, что я все это заслужил. Я ненавижу тебя. За долгие бессонные ночи, за одиночество и пустоту, за то, что мне давно не помогают ни виски, ни драки, ни даже другие женщины. Да, я переспал с кучей моделей за последние две недели просто чтобы доказать тебе… себе… всему миру, что я не сломался. Что я выживу, и буду прекрасно жить. Без тебя. Мне требовалось пять минут, чтобы они согласились ехать в гостиницу. Еще пять – там, чтобы снять физическое напряжение, выплеснуть злость и ненависть в коротком марафоне. Потом – чувство триумфа, смешанное с омерзением и презрением. А потом пустота… За эти недели я приобрел славу циника и бездушного эгоиста. Мне было плевать, пока эта гимнастика хоть ненадолго заставляла пустоту отступить. Я ненавижу тебя. За то, что даже это больше не действует. И я выберусь! Я даже должен сказать тебе спасибо: за этот месяц я научился работать, как никогда раньше. Я узнал много нового о компании и бизнесе, в котором я работаю. Теперь я могу назвать себя не таким уж плохим специалистом. Мы найдем какой-нибудь выход и вернем себе компанию. И все у меня будет хорошо. Вот увидишь. Я презираю тебя. За то, что отдала тебе всю душу, а тебе было наплевать. За то, что ты обманывал меня каждый день, глядя в глаза, что говорил мне о любви, что спал со мной и ни разу не усомнился в том, что поступаешь правильно. За то, что для тебя деньги и власть важнее всего на земле. За то, что ты не умеешь любить и ценить, и доверять. За то, что даже после Совета тебе не хватило смелости сказать мне правду. За то, что тебе не хватило порядочности позволить мне уйти спокойно. За то, что ты даже не попытался меня найти. Я презираю тебя… себя за то, что позволила себе поверить, хотя сердцем чувствовала ложь. За то, что терпела и молчала, и была верна, как цепная собака. За то, что мне по-прежнему плохо. За то, что ты снишься мне, что после этих снов я просыпаюсь в лихорадке, с губами, опухшими от поцелуев, которых не было. За то, что я вижу тебя в случайных прохожих и сравниваю тебя со знакомыми мужчинами. За то, что до сих пор в глубине души верю, что я для тебя что-то значила. Что слушая стариков, все чаще начинаю сомневаться, и твои проступки уже не кажутся такими серьезными. За глупую надежду… - Я больше так не могу. Я задыхаюсь. Ненавижу его… себя… Я не знаю, что мне делать… Отец Борис смотрел поверх Катиного плеча в дверной проем, в котором был виден залитый солнцем кусочек церковного двора, и слушал ее нелегкую исповедь. То, что она пришла к нему, его не удивило, как не удивило и то, что он услышал. Что сказать ей теперь? Что ее горе – далеко не самое страшное из того, что может произойти с человеком? За десять лет в этой церкви он услышал многое. Мужчина, жена и дети которого погибли в автокатастрофе. Молодой парень, чью мать изнасиловали и покалечили пьяные подонки. Мать двоих маленьких детей, медленно умирающая от рака… Нет, она и сама многое прочувствовала, когда помогала Елене со стариками. Ей сейчас не поможет чужая боль. Как и слова о том, что грешно боготворить человека, ведь тогда ты начинаешь жертвовать не только собой, но и другими. Она стоит перед ним и отчаянно вглядывается в его лицо, ожидая чуда. Только вот готова ли она это чудо принять? - Есть только одна вещь, которую ты должна сделать. Ты должна простить. Катя замотала головой - Нет, я не могу! Я не прощу его, никогда! Борис чуть улыбнулся. Максимализм юности… Где-то в этом возрасте он так же горячо доказывал соседке с четвертого этажа невозможность существования Бога. - Прощение – это тяжелый труд. Это одно из испытаний, которые посылает нам Господь, чтобы наша душа совершенствовалась. Очень трудно простить другого за то, что он тебя обманул или предал. И еще труднее простить себя за то, что верил и доверял. Но если прощение – тяжелый труд, то ненависть – непосильный груз. Зачем ты тащишь этот груз за собой? Что он дает тебе: радость, удовлетворение, покой? Нет, он дает только боль и злобу. Сбрось его с плеч, и увидишь, насколько станет легче. - Я не смогу… У меня не получится. - Бог милостив. Проси силы, проси смирения, проси мудрости. И помни о том, что не тебе судить других. Ведь ты не знаешь всего, а значит, можешь быть не права. Он показал жестом, что исповедь закончена, но Катя осталась на месте, теребя в руках кончик платка - Я не знаю ни одной молитвы… - Бывают случаи, когда это не важно. Если ты будешь искренней, то обязательно будешь услышана. В маленькой гулкой церкви где-то за шестьсот километров от Москвы Катя преклонила колени, впервые не обращая внимания на других людей, и зажмурила глаза, сложив руки в молитвенном жесте. Прошу тебя, дай мне силы. Дай мне смирения. Дай мне мудрости. Дай мне света. Свет… Он не ворвался ослепительной волной, а мягким лучом лег на ее душу, и Катя ужаснулась тому, сколько там черноты. Свет проник до самого донца, и указал путь. И то, что недавно казалось невозможным, стало единственно верным. Сколько лет она лелеяла эти воспоминания. Пора вытащить их на свет, прежде чем отпустить навсегда. Я прощаю. Я прощаю соседок у подъезда, нарочито громко говоривших о моей некрасивости. Я прощаю одноклассников, сочинявших про меня обидные стишки. Я прощаю Вовку Зотова за его глупые шутки. Я прощаю соседских ребят за их жесткие розыгрыши, и за то, что они никогда не чувствовали себя виноватыми. Я прощаю Дениса за то, что он спорил на меня, и за то, что он выиграл этот спор. Я прощаю однокурсников за то, что они все знали и молчали. И за то, что потом посмеивались за моей спиной. Я прощаю Урядова, Вику, Милко и Киру за то, что они открыто презирали меня. Я прощаю всех тех, кто смеялся надо мной в лицо и за глаза. Я прощаю тебя. За то, что ты меня обманывал и использовал. За то, что ты меня не любил. За то, что я тебе не была нужна. Дай мне силы. Дай мне мудрости. Я прощаю себя. За то, что я не такая, как все, внешне и внутренне, и за свои попытки измениться. За то, что никогда не отвечала и не мстила своим обидчикам За унижение, которому меня поверг Денис. За то, что влезла в ваши отношения с Кирой и хотела вашего разрыва. За то, что верила тебе. За то, что уехала, не дав тебе объясниться. За то, что все еще тебя люблю. - Теть Лен, что-то случилось? Вы чего такая расстроенная? - Да так… Жданов опять приходил. Скандалил тут, кричал… - Что кричал? - Да глупость какую-то! Что Катя отняла у него компанию. Представляешь, это наша Катя! - Ах, так, значит. Что ж, прекрасно… Дверь распахнулась без стука, и в президентский кабинет вошел Николай Зорькин. Небрежно бросил на кресло при входе пальто, начисто игнорируя изумленный взгляд Жданова, и начал по-хозяйски осматривать каждую мелочь - Так, это сойдет… А это надо поменять… А это вообще никуда не годится! Завтра же велю выбросить, - он подошел к столу и бесцеремонно отодвинул Андрея, - Разрешите? Так… Стол, пожалуй, я тоже сменю. Мне такой стиль никогда не нравился. Так, а здесь что? - Какого черта? - Начинаю обустраиваться. Люблю, знаете ли, работать с комфортом. - Что? Коля удивленно посмотрел на него - А Вы разве не в курсе? Ну так я Вас просвещу: Катя подписала доверенность на управление Никамодой на мое имя. Так что теперь владелец Зималетто, – он поклонился, - Ваш покорный слуга. И я намерен все здесь переделать. Для начала… Андрей схватил Колю за грудки и повалил на стол - Да я тебя! Да как ты смеешь! Уничтожу! Да я… - Что, поверил, да? Андрей замер. Коля презрительно сбросил с себя его руки и выпрямился. - Конечно, поверил. Ничего другого я от тебя и не ожидал. Чтобы Катя пошла на такое! Да ей никогда ничего не нужно было от тебя, кроме тебя самого! А ты… Вот твоя компания, - он бросил на стол папку, - смотри не подавись. Андрей открыл папку. Строчки запрыгали перед глазами.. Она ее написала. Все-таки написала. В день своего отъезда. А он, дурак… - Я специально придержал ее – все ждал, вылезет ли из тебя дрянь. Ждать пришлось не так уж долго. Что ж, теперь мы квиты. Ариведерчи. Что-то заставило Андрей поднять глаза. Зорькин стоял у двери, рассматривая его с мстительным удовольствием. Это еще не все. Последний удар он приберег напоследок. - Да, я тут подумал, что тебе стоит знать: мы с Катей всегда были просто друзьями. Бывают такие отношения между мужчиной и женщиной. Впрочем, тебе они, конечно же, неизвестны.
Ангел: Shimmer пишет: Выкладываю сразу кучей. Хороша кучка получилась!! СПАСИБО!!!
Ангел: Надеюсь автор фанфа против не будет, если я выложу последнии главы. Ангел. Андрея охватила странная апатия. К чему он стремился, куда бежал, кому хотел что-то доказать? Все стремился всех убедить, что он настоящий – мужчина, бизнесмен, специалист, человек – а на самом деле ничего не понимал и не видел, кроме собственного тщеславия… Где они, прошлые ценности, великие цели, во имя которых совершались жертвы, на алтарь которых, вместе со своей жизнью клались и чужие? Они остались где-то там, в другой жизни, эпоху назад, где Зорькин еще не вошел в кабинет с видом собственника и смертельным зарядом в руке. В этой эпохе он может сделать только одно: поднять трубку и набрать знакомый номер - Папа? Здравствуй. Нам нужно серьезно поговорить. А дальше все слилось воедино: ссора с Романом, пытавшимся отговорить его от «чистой воды безумия», долгое и болезненное объяснение с отцом, его внезапно побелевшие губы - Нет, не надо скорую… Там, в кармане, таблетки… Внеплановый совет директоров, презрение и возмущение, и мрачное торжество - Я ведь предупреждал, что АндрюшЕНЬКА все завалит, но кто меня слушал? - Андрюша, как ты мог? Врать нам всем… - Дольче примет меня с распростертыми объятьями… - Андрей, это ведь она? Эта серая мышь Пушкарева? Ну что ты молчишь? Поиски исполнительного директора, передача дел, молчаливые укоры, молчаливое отчуждение… - Тебе не о чем беспокоиться. Со мной все нормально. И не нужно делать мне одолжений. Я не собираюсь удерживать тебя силой. - Андрюша, может, тебе и правда стоит уехать на какое-то время… Отдохнуть, отвлечься… И Андрей уехал. Побросал вещи в чемодан и сел на первый попавшийся самолет. Самолет до Будапешта. Несколько дней он бесцельно бродил по улочкам старого города, безнадежно проигрывая борьбу с депрессией, а потом купил путеводитель. Он не раз был в этом городе, но всегда был чем-то занят. Либо это были командировки, либо девочки, либо Кира таскала его по каким-то местам, которые были интересны только ей. Сидя в маленьком придорожном кафе, Андрей неспеша листал пестрящую иллюстрациями брошюру. Он со школы ненавидел экскурсии – вечно куда-то бежать, слушать часто бездарно построенный рассказ, изобилующий загадочными терминами и ссылками на события, о которых он, по всей видимости, должен знать. И укоризненные взгляды учителей, заподозривших скуку и усталость на их лицах… Ну, сейчас торопиться ему было некуда. И, открыв карту, он нарисовал для себя маршрут. Так он жил три месяца и двенадцать дней. Изучив Будапешт, двинулся дальше. Города, гостиницы и страны сменяли друг друга. Он бродил по выработанным самим собой маршрутам или сидел в маленьких кафе, рассматривая прохожих. Иногда звонил матери: успокоить, что все в порядке, и выслушать последние новости. Купил несколько книг, которые давно хотел прочитать, и оставил их на тумбочке в гостинице. Впечатления занимали ум, пусть ненадолго, и давали ложное чувство спокойствия. И сердечная боль примолкала, заглушаемая общей усталостью. Оставались сны. Но о них можно было не помнить. Они встретились случайно в маленьком ресторанчике в стороне от туристских маршрутов. Они виделись несколько раз на больших мероприятиях – кажется, она была дочерью общих знакомых, - но она никогда не интересовала его. Раньше. У нее были прямые русые волосы и застенчивая улыбка. Она смотрела на него с тихим обожанием и краснела при каждом случайном прикосновении, еще больше смущаясь своего смущения. Два месяца он встречал ее из института или библиотеки, и они гуляли по залитому солнцем парку и разговаривали об искусстве и книгах. Вернее, она говорила, а он слушал. Через месяц этих встреч он ее в первый раз поцеловал. Наверное, его знакомые рассмеялись бы, услышав, что Андрею Жданову потребовался месяц, чтобы поцеловать девушку. Но он не хотел торопиться. Ему казалось, если он пройдет с этой девушкой тот же путь, что и с той, что никак не желала уходить из его сердца, то морок рассеется, и он освободится. И все было так, и не так. Ее пальцы были такими же холодными, с легким отзвуком дрожи, ее дыхание так же сбивалось, и глаза так же распахивались – не карие, а голубые. Все та же мудрость, смешанная с наивностью, звучала в ее словах. Такая похожая. Совсем другая. Просто не та. Она с самого начала знала, что он уедет. А он на какой-то момент, на какое-то бесконечно светлое мгновение поверил, что сможет остаться. Настолько поверил, что посмел пригласить ее к себе. Она пошла. В ее глазах не было страха. Он был не первым в коротком списке ее мужчин, но, наверное, единственным в списке ее сердца. И голова кружилась от запаха ее волос, и от чутких прикосновений, и казалось – еще чуть-чуть – и земля уйдет из-под ног, навсегда опровергнув уникальность и неповторимость бездарно ушедшего. Но он не смог. Просто в какой-то момент понял, что это все. Отпустил ее и сел, закрыв лицо руками. Он чувствовал, как она вопросительно смотрит на него, и не мог выдавить из себя ни слова. Сбежал в ванную, подставил лицо под ледяную воду, пытаясь справиться с разочарованием и жгучим стыдом и подобрать слова… Какие слова? Разве могут быть подходящие слова в этой ситуации? Ему не пришлось ничего придумывать: она ушла, тихо, не попрощавшись. А наутро он собрал вещи и вернулся в Москву. Закончилось бегство по кругу. Осталась в прошлом надежда, что все пройдет и забудется. Катя по-прежнему была в его жизни – гулкой пустотой внутри, отголоском боли. Бесполезно забывать. Бесполезно заменять. С этим надо просто учиться жить. Из аэропорта Андрей позвонил матери, и та вылила на него поток последних новостей. Он слушал, без труда отгадывая прозрачный подтекст. Исполнительный директор очень неплох (хотя ты с семейным бизнесом управился бы гораздо лучше). Отец чувствует себя вполне сносно (а сын мог и почаще звонить и интересоваться его здоровьем).В компании сменилась половина секретарш (тебя так долго нет). Кира обручилась с Минаевым (а мне внуков, видимо, не дождаться). Напоследок спросила осторожно: - Андрюша, а ты пока не думаешь возвращаться? - А я уже вернулся, - сообщил он и, воспользовавшись секундным замешательством, попрощался, - Все, вечером заеду. Да, мама никогда не изменится. И слава богу. Москва встретила его привычным шумом, солнцем, и гарью с оттенком осенних красок. И самым логичным было бы поехать домой, разобрать вещи и расслабиться, но он уже называл таксисту совсем другой адрес. Тот, который обещал себе забыть, но все же помнил. Здесь было все так же тихо и просторно, и мальчишки все так же с пронзительными криками гоняли мяч и носились на велосипедах мимо презрительно поглядывавших на них девчонок. Все так же. А казалось, прошла целая жизнь. И на ее окнах все так же задернуты шторы. Елена Александровна тяжело шла по двору. С тех пор, как мужчины резко начали работать не дома, ей приходилось ходить в магазин одной. Валера, конечно, ругал ее за это, но Пушкарева считала, что к приходу мужа ужин должен быть готов. В конце концов, что может быть приятнее, чем побаловать любимых людей, уставших за весь день на работе? Что там какой-то поход в магазин? Женщина с укоризненной улыбкой проследила за расшалившимися мальчишками и запнулась. Вот тебе здрасьте. Давненько его не видно было. Она уж, было, успокоилась – и вот, пожалуйста, сидит! Заметил ее, замялся как-то. Неужели надеялся, что его не увидят? - Ну здравствуйте, Андрей Палыч. Что-то Вас давно не было. - Меня вообще не было. В Москве. Ну что он так смотрит? Что ему опять от них нужно? - Вы зря теряете свое время. Кати нет и не будет. Так что езжайте лучше на работу. Думаю, Вам есть, чем там заняться. - А я безработный, - неестественно хохотнул он. - Как безработный? Почему? – Опешила Елена, - Я слышала, что у Зималетто все хорошо. - Да, у Зималетто все хорошо. И у Кати, надеюсь… тоже все хорошо? Опять этот взгляд. Зачем приехал сюда спустя столько времени? Почему не может оставить их в покое? - Да, у Кати все хорошо. Андрей Палыч, что Вам от нас нужно? - Ничего. Просто на окна ее хотел посмотреть. И что-то перевернулось внутри. Ведь не врет. И раньше не врал, она это чувствовала И снова зашевелились старые сомнения. Неужели она все-таки была неправа? - А я в магазине была. Столько набрала, что и не знаю, как все это наверх дотащу. Андрей подскочил, схватился за сумки. Елена придержала одну, заставив его поднять на нее глаза. - Я до сих пор толком не знаю, что между вами произошло. Но Вы мне все сейчас расскажете, правда? И, не дожидаясь ответа, она отдала сумку и отправилась к подъезду. На кухне было тихо. Остывал в чашках нетронутый чай. Елена Александровна молчала, глядя в сторону. Андрей тоже молчал, мысленно пеняя себе за то, что сказал слишком много или, наоборот, слишком мало, что своим сумбурным рассказом так и не смог сказать ей о самом главном. - Когда Катя вернулась в Москву, - наконец заговорила она, - Я ее даже не узнала. И до сих пор иногда удивляюсь. Она очень изменилась, и внешне, и внутренне. Повзрослела. А взрослые люди должны иметь возможность сами принимать решения. Она написала что-то на клочке газеты и положила перед ним на стол. Андрей смотрел на бумажку, словно силясь поверить в ее существование. - Спасибо – наконец проговорил он. - Я не знаю, получится ли у вас что-нибудь. Не уверена, что я хочу, чтобы у вас что-то получилось. Но, думаю, вам есть, что сказать друг другу. Андрей бросил чемодан в прихожей и, не разуваясь, прошел в гостиную. Сел на диван и развернул заветный листок. Достал телефон и застыл в нерешительности. Еще несколько месяцев назад он полжизни бы отдал за эти одиннадцать цифр. А сейчас? И сейчас отдал бы. За возможность знать, что он может набрать номер и услышать ее голос. Как прозвучит этот голос: удивленно? Смущенно? Холодно и отстраненно? Они не виделись полгода. Шесть месяцев и пять дней. Может, она выстроила свою жизнь без него и вполне счастлива? Зачем он ей сейчас? Что он ей скажет? Андрей положил телефон на стол и подошел к окну. Голуби цокали коготками по подоконнику. Глупые жеманные птицы. Андрей вернулся к столу, немного постоял и ушел на кухню. Залпом выпил стакан воды из-под крана. Она была отвратительной на вкус. Решено: он не будет звонить. Это совершенно не нужно, ни ему, ни ей. 8… он будет отключен …235… или вне зоны действия гудок… или она просто не услышит еще гудок… Ну же! - Алло! Каждый день стоять и ждать тебя на перекрестке, Чтобы посмотреть лишь издалека. Врать самой себе, что без меня тебе так плохо, Только счастлив ты наверняка… Прошло полгода. Шесть месяцев и пять дней с тех пор, как за ним в последний раз захлопнулась дверь. С тех пор, как она уехала в неизвестность, пытаясь заглушить километрами вгрызающуюся в сердце боль. Полгода воспоминаний, в которых каждое слово и жест начинают обретать тысячи новых смыслов. Полгода снов, в которых она остается в каморке, чтобы выслушать его. В которых она возвращается в Москву до его отъезда. В которых она звонит, и он берет трубку… После исповеди Катю охватило беспокойство. Умом она понимала, что нужно остаться еще ненадолго и помочь с весенними работами на земле, но что-то говорило ей, что ее задача здесь выполнена, и настало время возвращаться. Она уже собиралась покупать билет, когда заболела Надежда Алексеевна. Весеннее обострение одной из многочисленных хронических болезней оказалось неожиданно тяжелым и приковало женщину к постели. Врач только руками развел: - Ее нужно переводить в хорошую больницу. - Так переведите! – Катя не понимала, в чем проблема, - Есть же у вас поблизости больницы! Врач улыбнулся ей, как несмышленышу. - Есть. В соседнем городе. Там не хватает мест, лекарств и персонала, зато есть тараканы и щели в окнах. Нет, ей нужна хорошая больница, а на это нужны деньги. Катя опустила голову. Денег у нее не было. - Что же делать? - Молиться, - буркнул врач, глядя на часы, - Иногда помогает. Веснины достали из шкатулки свои скромные сбережения и купили дорогущее лекарство, но оно мало помогало. Надежде Алексеевне становилось все хуже. В отличие от большинства стариков, она болела тихо, без слез и жалоб, только в глазах поселилась тоска. - Спасибо, что не забываете меня. У Вас золотое сердце, Катенька. Жаль, что у меня так и не было дочки. Она, наверное, была бы похожа на Вас. - Надежда Алексеевна, Вы должны позвонить детям. Я знаю, что у Вас с ними не очень хорошие отношения, но все же… - Они знают… Катя осеклась и закусила губу. Надежда Алексеевна кивнула и похлопала Катю по руке - Ничего, Катенька. Каждому свой срок. Тихо умереть во сне – это высшая награда. Я, видимо, ее не заслужила. В один из дней, давно ставших похожими друг на друга, Кат зашла в палату к Надежде Алексеевне и увидела собранный чемодан. Сама женщина сидела в уличной одежде, порозовевшая и приободрившаяся. - Катенька! Как хорошо, что Вы зашли! За мной Мариночка с Димой приехали. Переводят меня в какую-то хорошую больницу. Мы, говорят, все равно машину продавать собирались… - голос женщины дрогнул, и она прижала руку к губам, - так что я сегодня уезжаю. У меня для Вас что-то есть, - она вытащила из-под подушки потертую сумку и, переворошив все ее содержимое, достала, словно волшебница из старого сундука, и положила Кате в ладонь мельхиоровое колечко. Камень блеснул лиловым, - На память обо мне. Это аметист. Говорят, он приносит покой и мудрость. А впрочем, это все предрассудки. Есть простой рецепт счастья: цените то, что есть, и не жалейте о том, чего не было. Я так не умею, но, может, у Вас получится? Катя вернулась в Москву в конце марта. По улицам текли бурые потоки талой воды, оглушительно щебетали воробьи, ветер перемен бередил душу. Дома все было по-старому, и Катина комната была все той же привычной норкой, где каждая мелочь наполнена смыслом. И все же Катя чувствовала, что надолго здесь не останется. Она выросла из старого школьного платьица. Пора начинать новый этап. Она и так слишком долго ждала. Между вторым и третьим блюдом («Похудела-то как! Нет, пока не съешь, из-за стола не выйдешь!») Кате и Коле удалось выкроить полчаса наедине. Коля, в отличие о родителей, не смотрел на нее, как на фарфоровую куклу, с которой можно только пылинки сдувать. Посматривал исподлобья, недоверчиво, словно не верил в ее спокойствие. И Катя знала, что не застала его врасплох, когда где-то среди потока новостей об общих делах и общих знакомых как бы про между прочим спросила: - Как дела в Зималетто? - Я на них, между прочим, уже не работаю, - мгновенно ощетинился Коля - Ну ты же наверняка в курсе. - В курсе?! Да, я в курсе! А тебе это зачем? Ты же все оставила в прошлом, новую жизнь начала! Или нет? Опять побежишь им в ножки кланяться, отчеты по ночам печатать? - Коль, ну зачем ты так? Я действительно оставила их в прошлом. Но мне важно знать, что у них все хорошо. Потому что я вложила в них слишком много души, чтобы совершенно не беспокоиться о том, что у них происходит. Коля вздохнул - Слишком ты, Пушкарева, обязательная. Это твоя вечная проблема. - Да? А по-моему, это мое достоинство. Так что? - У них все хорошо, - неохотно сказал Коля, - работают. Пока не обанкротились. - А… Воропаев? - Воропаев? – изумился Коля - Кажется, его в министерстве повысили. Видел недавно в журнале его фотографию. Важный, как павлин. Катя кивнула, в повисшей паузе отводя глаза под его пристальным взглядом. Нет, она не будет спрашивать об Андрее. Все, что ей нужно, она узнает сама. Когда будет к этому готова. Работу Катя нашла быстро. Удивительно, как менялось отношение людей, когда на тебе надета привычная их глазу одежда. В Катином случае классический офисный костюм, легкий макияж и продуманно рассыпанные по плечам локоны оказались пропуском к вакансии, о которой она раньше и мечтать не могла. Финансовый аналитик процветающей строительной фирмы с хорошей зарплатой – неплохой результат старательного изучения модных журналов и бесстыдных пыток продавцов магазинов одежды и косметики. Работа оказалась интересной, и родители в этот раз уже не возмущались по поводу того, что она засиживалась там допоздна – ко всему привыкаешь. Катя старалась не участвовать во внутренних интригах, не держалась особняком и не предъявляла претензий, поэтому начальство относилось к ней благосклонно, а местный Женсовет практически сразу принял в свои тесные ряды. С первой зарплаты Катя сняла квартиру. Родители до последнего противились этому, но Катя все-таки была Пушкаревой, поэтому через две недели после зарплаты они уже, бурча и вздыхая, помогали ей собирать вещи. Конечно, мама регулярно забегала – приносила то супчик, то пирожки, и отец заходил – проверял, что дочь ведет себя надлежащим образом, но все же это была ее квартира и ее жизнь. Самостоятельная. И такая жизнь Кате нравилась. Ей понадобилось время, чтобы привыкнуть к тому, что на нее начали обращать внимание мужчины. И на то, чтобы перестать принимать смех за спиной на свой счет. Но все проходит. Детские комплексы и неуверенность остаются в прошлом, уступая место другим проблемам и заботам. Ну и другим комплексам, конечно. Жизнь потихоньку устоялась, стала привычной новая колея. И в один из ничем не примечательных дней Катя позволила себе набрать в поисковике до боли знакомое слово. Первой в списке статьей оказалось интервью с Милко. Катя читала о его новой коллекции, идеях, творческих планах, и буквально слышала его голос, видела его жесты и выражение лица. И глаз автоматически выделял не те гласные, воспроизводя характерный акцент дизайнера. Катя читала слова Милко о новых тенденциях в компании, где-то положительных, где-то, по его мнению, заведомо провальных, об отношениях с руководством, которые «у творчЕского человека нЕ могут быть прОстыми», и улыбалась. Окунувшись в атмосферу Зималетто, она словно вернулась на мгновение домой. Нет, она не просто вложила в эту работу душу – она ее там оставила. Это как первая любовь – она не забывается. Стираются из памяти ссоры и неприятности, уходят обиды, и остается только светлая грусть. И тепло от того, что это – было. Было в ее жизни удивительной сказкой, на мгновение ставшей реальностью. И есть – солнечным зайчиком на ладони, теплом в груди, глотком горько-сладкого осеннего воздуха. И она больше не боится признаться себе, что скучает и ужасно хочет увидеть – их всех… Его… Просто увидеть – издалека, мимолетом, или услышать его голос. Никаких встреч, неловкости и мучительных объяснений. Она хочет оставить его в памяти таким, каким знала до последней ссоры: уверенного, сильного, с убойной дозой обаяния в улыбке и глазах. Того, который не мямлил и не боялся посмотреть в глаза. Того, который шепнул ей в полумраке гостиничного номера: - Ты прекрасна. И еще: - Я люблю тебя И который тогда не фальшивил. И потому не нужно им встречаться. Она просто рада, что у него все хорошо. Пусть он будет счастлив. Вечером Катя не выдержала и снова открыла поисковик. Просто увидеть его фотографию – он всегда так хорошо на них получался. Может, ей повезет, и на фотографии он будет улыбаться, или просто будет спокоен, или сосредоточенно-нахмурен… Фотографий она не нашла, зато без труда вышла на статьи трехмесячной давности. Каждую читала несколько раз, запинаясь на каждом слове. Во рту пересохло. Катя отправилась на кухню и налила себе чаю, пытаясь осмыслить прочитанное. Факты прыгали в голове, никак не желая укладываться в понятную версию. Отказался? Зачем? Как всплыла правда? И то, что было написано о разрыве с Кирой… Конечно, бульварная газетенка, скандальная статья… и все же… - Пушкарева, ты с ума сошла? Я давно сплю. - Коля, прости, но мне нужно знать… Коля, почему, ну почему ты мне ничего не рассказал? Зорькин не стал отпираться. И оправдываться тоже не стал. Тихо выслушал Катины сбивчивые претензии и ответил с неожиданной злобой: - А что я должен был сделать? Ты только вернулась, только ожила. Что, мне нужно было все тебе рассказать? Чтобы ты надумала себе невесть что и побежала за свои Ждановым, как собачка на привязи? Видела бы ты, что он тут вытворял! Каждый день скандалы устраивал, тебя требовал. Кричал, что ты украла у него компанию. Да, да! Я придержал твою доверенность – специально! А то слишком просто ему все в жизни дается. Привык идти по головам… А так хоть раз в жизни достойный поступок совершил. Не совсем, значит, конченый человек, хоть немного совести у него осталось. А то, что он от компании оказался – так Зималетто от этого только выиграло. Теперь у них директор – настоящий профессионал, и дела сразу в гору пошли. - Он расстался с Кирой, - прошептала Катя Коля посмотрел на нее с жалостью - И ты сразу решила, что это из-за тебя? Может, она его с моделью в постели застала. Или сразу с тремя. Что, скажешь, твой Жданов на такое не способен? Катя опустила голову - Иди спать, Пушкарева. Поздно уже. Заснуть Кате, конечно, не удалось. Умом она понимала, что Коля во многом прав, но сердце, этот вечно тоскующий бунтарь, все твердило свое, возвращая к жизни давно поблекшую надежду. А вдруг… Вдруг? На следующий день она позвонила Тропинкиной. В кафе после работы Женсовет накинулся на Катю с визгами и объятиями, оглядывая, ощупывая («Ну, Катька!») и восхищаясь. Когда все немного успокоились, и заранее придуманная история о том, почему Кате пришлось срочно уехать, была рассказана и принята на веру, Катя задала первый вопрос. Дамочки, подпрыгивая от нетерпения поделиться сплетнями с тем, кто еще не в курсе, начали рассказывать наперебой: - Представляешь, ушла без всякого скандала! - Уж мы-то думали, если они расстанутся, все Зималетто по кирпичику разнесут – а оказалось, ничего! - Только плакала она много. Мне ее так жалко было… - Да ужас вообще! Девочки повздыхали. - А почему они расстались? - Ой, ну мы точно не знаем… - У нас есть, конечно, свои предположения… - Да просто она наконец застала его с очередной моделью, вот и все! - А мне кажется, - Таня понизила голос до конфиденциального шепота, - что Кира застала его с мужчиной. А что? - продолжила она, не смущаясь от дружного хохота, - Сколько у него было женщин, и Кира терпела. А тут… - Да нет, дамочки, - авторитетно заявила Тропинкина, - Кире просто надоело, и все. Ну знаете, наступает предел человеческому терпению. Вот так раз – и конец! Дамочки закивали головами, в очередной раз повторяя, что на месте Киры они давно уже послали Андрея Палыча куда подальше - Никакой гордости… - Надо же так себя не уважать… - Это надо же так любить… - А я думаю, что все дело в женщине, - вдруг подала голос Ольга Вячеславовна, до сих пор сидевшая молча, - в одной женщине, к которой Андре относился намного серьезнее, чем ко всем остальным, включая Киру. Из-за этой женщины они и расстались. Катя медленно опустила глаза и не увидела, как Ольга Вячеславовна, внимательно наблюдавшая за ней, тихонько кивнула самой себе. -.Да не-е-ет, - протянула Маша, - не верю я, чтоб наш Андрей Палыч мог в кого-нибудь серьезно влюбиться. Не такой он человек. Он и жениться-то только из-за компании собрался. А так, может, и не женился бы никогда. - Вот-вот! – подхватила Шура, - Андрей Палыч потом так переживал из-за этого. Ну, из-за того, что компанию может потерять. Пил даже. А пару раз вообще избитый приходил. - Такой кошмар! - А потом успокоился. Работать начал. Сидел тут по полночи. Уже все уйдут, даже Роман, а он все сидит. - Ага. А потом вдруг взял и от президентства отказался. - Нет, не вдруг! К нему твой Коля приходил. Слушай, он у тебя такой милый! - Маш! - Да я что? Я ничего! Ну и вот, пошел к Андрею Палычу, они там поругались, Андрей Палыч кричал так, что даже на ресепшене слышно было! А потом заперся у себя в кабинете и никого не пускал, и с Романом Дмитричем разругался. Они потом две недели не разговаривали. - Слушай, а что Коля ему сказал, а? Ты ведь наверняка знаешь? - Не знаю я, девочки, - выдавила из себя Катя, - Меня вообще в Москве не было. - Ой, да Катька разве расскажет? Она ж как настоящий разведчик – умрет, но тайну не выдаст! Девочки, смеясь, перешли к обсуждению нового начальства, но Катя их уже не слышала - Где он сейчас? – без всякой связи вклинилась она в разговор. - Кто? – непонимающе уставились на нее девочки. - Он уехал, - тихо сказала Ольга Вячеславовна, - За границу. Мотается туда-сюда. Три месяца уже. - В командировку? – Катя ничего не могла поделать с дрожью в голосе - Нет. Просто уехал. В наступившей паузе две женщины, молодая и пожилая, смотрели друг на друга, а остальные переглядывались, пытаясь понять, в чем дело. - Ой, я же совсем забыла! – воскликнула Ольга Вячеславовна, - Мне же позвонить надо, - она достала из сумочки телефон, - какое замечательное изобретение эти мобильники. Раньше с человеком было не связаться, а теперь набрал номер – и разговаривай на здоровье! Казалось бы, что проще – набрать номер, услышать его голос. Она ведь этого хотела – просто услышать. А потом, если хватит смелости, сказать «Алло». А потом… а потом, а потом! Пальцы не попадают на кнопки. Пришлось набирать еще раз. Бесконечно долгая тишина… «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Несколько раз прослушав сообщение, Катя нажала на сброс. Ну конечно. По-другому и быть не могло. Несколько минут бесцельно побродив по квартире, она снова набрала номер. «Телефон абонента…» Катя отбросила от себя телефон. Она больше не будет звонить. Не будет! Хотя бы полчаса. Нет, два часа! Все валится из рук. Неужели прошло только пятнадцать минут? Наверное, часы сломались. «…выключен или находится…» По телевизору бесконечный криминал или не менее леденящие душу новости. Мерзость. Неужели она читала эту книгу? Бред какой-то. Окна, что ли, помыть… «…вне зоны действия сети» Где-то далеко за полночь, лежа с телефоном в обнимку, Катя решила, что в данной ситуации нет ничего странного. Конечно, он отключил телефон, чтобы его не беспокоили родители и Кира. И почему он должен ждать ее звонка? Она ведь выбросила свою сим-карту. И зачем только она ее выбросила? На следующий день Катя отправилась на обед на час раньше. Чтобы добраться до Зималетто, ей потребовалось всего двадцать минут. Она поговорит с Павлом. Он поймет, он должен понять! - Так они же в Лондон уехали, Кать! Ты что, не знала? Неделю назад… Катя вцепилась в стол. Только не подать вида… - У тебя что-то срочное? Я могу дать тебе номер его мобильного. Катя представила себе этот разговор и медленно покачала головой. - Кать, случилось чего? - Все в порядке, Маш. Все в полном порядке. Катя еще несколько раз пыталась звонить Андрею. В ближайшие дни, и в последующие месяцы. А потом перестала. Стало казаться, что она сделала поспешные выводы, и что Коля был прав, а Ольга Вячеславовна просто ничего не знала. И Катя успокоилась. По крайней мере, так она себе говорила. После напряженного отчетного периода девочкам наконец удалось выбраться в кафе. Поводов было много: день рождения Ленкиного сынули, диплом МВА, который получила Вера, и Наташкино повышение. Они сидели в маленьком уютном зале, потихоньку распивая мартини в ожидании вкусностей, которые они – ну один-то раз можно! – поназаказывали в неприличном количестве. Они хохотали, толкая друг друга локтями в бок и привлекая внимание окружающих. Посреди веселья зазвонил Катин телефон, и Наташа схватила его со стола, мгновенно придав лицу важный вид: - Алло! Екатерина Валерьевна на совещании! -Отдай! – Катя выхватила телефон под всеобщий хохот, - Алло! – трубка безмолвствовала. Катя злобно зыркнула на подруг, - Папа, это ты? Пап, ну не обижайся, девочки просто развеселились… Катя замолчала, ожидая гневной отповеди на тему «приличные девушки себя так не ведут, особенно в общественных местах», но трубка по-прежнему молчала. - Алло? - Катя, это я… - едва пробился через хихиканье и музыку тихий голос, - Андрей… И мир покачнулся. А знаешь, все еще будет, Южный ветер еще подует И весну еще наколдует, И память перелистает, И встретиться нас заставит, И еще, меня на рассвете Губы твои разбудят. - Катя, это я… Андрей… Катя вдруг оказалась в вакууме. Только что она смеялась вместе со всеми над Наташиными шутками, а сейчас звуки пробиваются, как сквозь слой ваты, и изображение вдруг стало мутным, как будто она сняла очки, которых давно не носила. Как в полусне развернулась спиной к девочкам, еще успела услышать: - Кажется, это не папа. И новый взрыв хохота. Остальное будто потонуло в общем шуме, сквозь который больше не пробивался его голос. Может, ей послышалось? Может, и не было вовсе этих слов?
Ангел: - Катя, не клади трубку, пожалуйста, - заговорил он увереннее, - Мне нужно тебе сказать… Я хочу попросить у тебя прощения. Я очень перед тобой виноват. - Прощения? Он позвонил – чтобы попросить у нее прощения? А она… Звонила, ждала, напридумывала себе… Вот дура! - Пожалуйста, послушай! – с неожиданной горячностью заговорил он, - Я знаю, ты не хочешь со мной говорить. Ты, наверное, меня ненавидишь… презираешь.. И я заслужил, я знаю! Я… я не должен был… не имел права… Мне нужно было остановиться, но я не сумел. Я думал, все это неважно, потому что ты никогда не узнаешь. Я не хотел обманывать тебя, не хотел причинять тебе боль. Ты всегда была для меня очень близким и дорогим человеком. Я знаю, что потерял твое доверие – так бездарно… Если бы я мог что-то вернуть, что-то исправить… Бедный ты мой. Как же тебе тяжело. - Я простила тебя, Андрей. Я уже давно тебя простила. Не мучай себя больше. Будь счастлив. И долгая пауза. Вот и все. Теперь ему нечего сказать. Расставлены все точки над i. Вина больше не будет давить ему на плечи и толкать на безрассудные поступки. Теперь у него все будет хорошо. И надо быть сильной и первой попрощаться, но невозможно оборвать последнюю тонкую ниточку. Просто молчать и знать, что он на другом конце тоже молчит, прижимая трубку к уху, хмурится. Или запустил руку в волосы и нервно ходит по комнате. Последний разговор… Я отпускаю тебя. Вот еще чуть-чуть – и скажу «До свидания»… Нет, «до свидания» - слишком двусмысленно. Оно оставляет ненужную надежду. Мне хватит силы. Я скажу «Прощай». Вот сейчас. Еще немного. - Я люблю тебя. Тихо-тихо. Почти не слышно - Что? – выдохнула Катя, но трубка уже безжизненно молчала. Она медленно опустила руку. Послышалось. Ей просто послышалось. Было шумно и… ей слишком хотелось то услышать и… Ее ход. Это так просто. Он будет удивлен. Или раздражен. Повиснет неловкое молчание, и она даже не решится сказать, что не расслышала его последние слова. Что значит «сбой связи»? Да что же эта музыка так орет? Ничего не слышно. Да соединяй же! - Катя? Резко вдохнула. И нет сил сказать хоть слово. - Катя, это ты? Не молчи, пожалуйста! - Это я… - Катя, где ты? Я сейчас приеду! Пожалуйста, мне очень нужно, мне необходимо тебя увидеть! Это не она, это кто-то другой диктовал адрес. Это кто-то другой обещал дождаться. Это у того, другого, голос не дрожал – так, как дрожали ее руки. Она увидит его. Сейчас! Наверх, на улицу, подставить лицо холодному осеннему ветру. Вдохнуть воздух, не пропахший сигаретным дымом. Поежиться на стремительно остывающем воздухе. Надо вернуться. Нет смысла ждать здесь. Двадцать минут, если не будет пробок. А разве у нас не бывает пробок? Надо спуститься вниз. Там теплее. Вернулась, надела плащ. Господи, где же расческа? Нет, лучше не смотреть в зеркало. Это все недосып. И книжка эта… Зачем только она ее вчера полночи читала? Помада, помада… Ничего в этой сумке найти невозможно! А, черт с ней… Еще не приехал. Конечно, не приехал, он же не умеет телепортироваться. Всего пять минут прошло. Еще пятнадцать минут. Пятнадцать минут. Листья шуршат под ногами. Перед кафе – маленький сквер, уголок золотых берез и огненных кленов, урванный у закатанного в асфальт города. Вечерний воздух прозрачен в своей синеве. Двадцать шагов вперед, до угла, где скверик сходит на нет. Еще пять – до поломанной скамейки. Сесть на краешек и снова вскочить. Опять к углу – оттуда хорошо видно дорогу. Обратно к мягко освещенному входу, Девятнадцать, восемнадцать, семнадцать… Как же долго тянется время! Шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать… Он не приедет. Он передумал. Зачем она ему позвонила? Что она сейчас ему скажет? Снова к углу, осаживая себя, чтобы не бежать, – нет, машины еще нет. Она не увидела его – нет, услышала, как зашуршали листья. И почувствовала. Словно солнечный луч коснулся на мгновение. Обернулась, чтобы увидеть его всего в нескольких шагах. В тоненькой водолазке, небритый. Уставший… Она и забыла, какой он красивый… Родной… - Это ты? – он протянул руку к ее волосам, но так и не коснулся. А сердце, на миг онемевшее, взорвалось новой оглушительной дробью. - Я… Снова пауза. Не оттого, что нечего сказать. Просто сегодня взгляды скажут больше, чем могут и решатся выразить слова. Я соскучился Я так давно тебя не видела. - Ты очень изменилась Вырвалось: - Тебе не нравится? - Не знаю… Ты другая… Казалось бы, на что обижаться? И все же задело... Он заметил: - Ты очень красивая. Ты прекрасна. Опустила голову. Когда же она разучится краснеть? - Ты тоже изменился. Не знаю, как объяснить. Две новые морщинки поперек лба, что-то другое в глазах… Ты стал взрослым. Ты другой. И я не знаю, как сказать… Я безумно рада тебя видеть, и не знаю, как мне к тебе такому другому относиться. Кажется, ты чувствуешь то же самое. - Когда ты вернулся? Посмотрел удивленно. Да, я знаю. Больше, чем ты думаешь. Меньше, чем хотелось бы. - Сегодня. - И… как? Идиотский вопрос! Может, еще фотографии посмотришь? Андрей неопределенно повел плечом. - По-разному. - Вернешься в Зималетто? - Не знаю. Наверное. А ты? Довольна своей работой? Как так получилось? Ей столько нужно было ему сказать… А они уже десять минут бродят по этому скверу и говорят о работе, о Европе, о родителях… И не хватает смелости прервать этот поток несущественного и открыто посмотреть в глаза. Не хватает сил преодолеть порог отчужденности. Он другой. Она другая. Неужели они настолько сильно изменились? - Кать, - Андрей вдруг остановился и повернулся к ней, тем самым заставляя ее сделать так же, - У тебя кто-нибудь есть? Кажется, это уже было. Что у Вас с Колей? И глаза так же опасно мерцают. - Прости, я не имею права задавать тебе такие вопросы. Ты можешь не отвечать, - засунул руки в карманы, - Так есть? Покачала головой. - А у тебя? Ну вот кто ее за язык тянул? - Нет. Быстро ответил. Слишком быстро. Нет, она не хочет знать. Не хочет знать о том, кто был у него там, и почему, ведь сегодня он примчался после звонка, и бродит с ней по скверу ней в одной водолазке, хотя видно, что замерз, и смотрит так, что сердце останавливается.. Ведь он сказал ей… он сказал… Или все-таки послышалось? Березовый лист упал ей на плечо. Андрей бережно снял его, с улыбкой покрутил в руках. Потом раскрыл пальцы, и они оба проследили, как ярко-желтый лоскуток медленно планирует на землю. Какой-то пустяк… Почему же они вдруг стали ближе? - Прости меня. За то, что не выслушала тебя. Мне не нужно было так уезжать. И прятаться от тебя тоже не нужно было. Чуть улыбнулся. - На твоем месте я бы тоже не захотел со мной разговаривать. Все нормально. - Нормально… Таким знакомым жестом раздраженно закинул назад голову - Да не нормально! Без тебя все не нормально, Кать! Я думаю о тебе все время. Думаю, если бы тогда я поступил не так, если бы тогда я смог тебя удержать… Я не понимал тогда, что ты для меня значишь. Я хочу, чтобы ты знала: я не притворялся. Наши встречи, наши ночи для меня были самыми настоящими. Я не писал тебе открыток и не покупал зайчиков… Кать, ну не люблю я всю эту ерунду! Конечно, если ты захочешь, я каждый день тебе по сотне зайцев дарить буду. Или по килограмму шоколада. - Какого… шоколада? Это не холод пустил по телу мелкую дрожь. Что за глупые вопросы она задает? - Не знаю… Альпийского… С орехами и изюмом… Или с этими… пузырьками… - он качнулся вперед, оказавшись совсем близко. Глаз в глаза, - Но лучше я просто скажу: я люблю тебя. Без тебя у меня ничего не получается. Все идет наперекосяк. Ты можешь, конечно, послать меня к черту. Сказать, что уже ничего не хочешь, и нет смысла начинать заново, - он опустил голову, - Я пойму. Не могу обещать, что смирюсь, но я… Какие же мы оба дураки… Катя мягко положила кончики пальцев на его губы, заставив замолчать. - Я искала тебя. После того, как вернулась и узнала, что произошло. Много раз звонила, но у тебя был выключен телефон. И больше не нужно притворяться. Не нужно бояться выдать себя. Не нужно прятать взгляд... Осторожно, будто боясь, что она сбежит, Андрей взял ее лицо в ладони. Чье сердце так оглушительно стучит? Ее? Его? Коснулся губами – легко, невесомо. Бесконечная острая мука, краткая, как миг… - Андрей… - Катя… Катька… - Ну, я же говорила, что мы ее сегодня не дождемся! Катя смущенно отпрянула. Девочки стояли у входа, отчаянно пытаясь оставаться серьезными, даже грозными. - Кать, ну сколько можно? Мы тебя там ждем, а ты? Там, между прочим, еду принесли. А мы без тебя не начинаем. - Девочки, я… - Вот-вот. Украдут ее у нас. А мы, между прочим, Катьку полмесяца вытащить не могли – все работа да работа. И смотрят на Андрея укоризненно. Ну я вам завтра устрою! - Кать, я не вовремя? - О чем ты говоришь? Провел рукой по волосам. Снова взглянул на Веру, скрестившую руки на груди, в то время как Лена и Наташа пытались утащить ее обратно в кафе. - Давай мы сделаем так: я сейчас заеду к маме – я ей обещал, а потом вернусь сюда. Вам двух часов хватит? - Хватит. - Ладно. Тогда иди. Господи, что я говорю? Не отпущу я тебя никуда! Вот так коснуться друг друга лбами и стоять. Бесконечно. - Все, иди. Я за тобой приеду. Ты не сбежишь? - Не сбегу - Обещаешь? - Обещаю. Разве я смогу? Катя уже полчаса без всякого аппетита ковыряла вилкой свинину. Девчонки о чем-то говорили, смеялись, но Катя их не слышала. Мысли скакали отрывочно, без всякой логики, то и дело возвращаясь к его глазам. И рукам. - А, Кать? Катя подняла глаза. Девочки смотрели на нее с усмешкой. Что она здесь делает? Почему она осталась с ними? Сейчас? Отпустила его – зачем? - Девочки, вы простите… Мне идти надо… - Да иди уж, несчастная. Никогда у тебя на нас времени нет. Хотя, если бы меня ждал такой мущщина… - Смотри, Верка, как бы тебя Катя дыроколом по голове не огрела. - Кать, а ты что, носишь с собой дырокол? - Куда же я без дырокола… - Все, молчу, молчу. Я и говорить-то не умею. Накинула плащ, бегом поднялась по лестнице и остановилась у двери. И что теперь делать? Полтора часа бродить по скверу? Или позвонить? Он, наверное, только доехал. Нехорошо его вот так срывать. Надо подождать. Может, скамейка все-таки не сломается? Ждать ей не пришлось. Андрей стоял под деревом, рассеянно крутя в руках ярко-оранжевый лист. Все в той же водолазке. Бедный! Увидел ее. Улыбнулся. Заплясали в глазах солнечные зайчики. - Ты не поехал? - Нет. Подумал, все равно ни о чем, кроме тебя, думать не смогу. А ты? - Я тоже ни о чем другом не смогла… Отбросил лист. На этот раз на его падение никто не смотрел. - Замерз? Катя взяла его руку в свои, поднесла к губам, согревая дыханием. А в следующую секунду Андрей сгреб ее в охапку. И кто кого поцеловал - страстно, отчаянно, без тени смущения – было уже не важно. Потому что иначе просто невозможно. Но и так невозможно – здесь, на улице, под слишком заинтересованным взглядом охранника. Обхватить руками, спрятать лицо на плече, пытаясь усмирить еще полчаса назад сбившееся дыхание. Да он же совсем замерз! На секунду отпрянула, чтобы расстегнуть плащ, и запахнула полы у него на боках. На спину, конечно, не хватило. Андрей засмеялся, прижимая ее к себе. - Поехали отсюда - Туда, где нам никто не помешает? - Ко мне. К тебе. В Лиссабон. Куда угодно - В Лиссабон? – рассмеялась Катя - Ну да, мы же там так и не были. - Не знаю, как насчет Лиссабона, - тихо сказала она, удивляясь собственной смелости, - но у тебя дома я еще точно не была. Кто же оставляет в прихожей чемодан? Об него так легко споткнуться. Особенно когда совершенно не смотришь под ноги. Камин не зажжен – они зажгут его потом, когда будет время. Сейчас они все равно не чувствуют холода. Постель не застелена… Ерунда, честное слово. Кто обращает внимание на такие пустяки? На ее платье опять куча каких-то крючочков… издевательство… и он бы рад, как тогда, шептать ей нежные слова, но ничего, кроме «Кать…» у него не получается. Потом, в другой раз, будет все – и нежность, и неспешность, и тихий смех. Сейчас они слишком соскучились. Слишком долго их дороги петляли вдалеке друг от друга. Слишком мало было надежды, что пересекутся вновь… Вместе с одеждой позади остаются бессонные ночи и мучительная агония дней. Руки скользят по коже, стирая воспоминания о других – глупых, бессмысленных заменах, тщетных попытках забыть. Слова, сказанные и несказанные, поступки, совершенные и несовершенные – все прах и суета. И нет ничего, кроме ее глаз, которые распахиваются, когда он входит в нее, не в силах контролировать желание ни секунды дольше. И кроме его тихого стона, когда она раскрывается навстречу, принимая его в себя. Две половинки, созданные друг для друга – избитая метафора и единственная правда. То, чего искали всю жизнь, не зная, не веря, не надеясь – здесь и сейчас. И все еще будет. Будет пробуждение в наполненной солнечным светом комнате, и завтрак в постель, и душ, перерастающий не совсем в душ, а потом и совсем не в душ. И возвращение на работу – у каждого свою, и звонки через каждые пять минут, и бессонные ночи. - Так когда мы перевозим твои вещи? И объяснение с родителями, конечно, нелегкое. И их настороженность, постепенно сменяющаяся смирением. Родители редко бывают довольны выбором своих детей. Но разве может быть более весомый аргумент в пользу этого выбора, чем свет в глазах ребенка, уже такого бесповоротно взрослого? И будет предложение руки и сердца, ради которого он приведет ее в тот самый сквер у того самого кафе. И дальше много-много дней и ночей, в горе и радости, в болезни и здравии. Просто жизнь. Не придуманная, не украденная, не прожитая назло или вопреки. Принятая умом и выбранная сердцем. Настоящая. Не нужно жалеть о том, чего не было. Но нужно иметь смелость изменить то, что можешь. Иметь смелость сделать шаг. И ты будешь услышан. Понимаешь, все еще будет, В сто концов убегают рельсы, Самолеты уходят в рейсы, Корабли снимаются с якоря. Если бы помнили это люди, Если бы помнили это люди, Чаще думали бы о чуде, Реже бы люди плакали. Счастье - что оно? Та же птица: Упустишь и не поймаешь. А в клетке ему томиться Тоже ведь не годится, Трудно с ним, понимаешь? Я его не запру безжалостно, Я его не запру безжалостно, Я его не запру безжалостно, Крыльев не искалечу. Улетаешь? Лети, пожалуйста. Улетаешь? Лети, пожалуйста. Улетаешь? Лети, пожалуйста. Знаешь, как отпразднуем встречу
РусаК: Благодарю вас Shimmer и Ангел за восхитительное произведение "ПРОСТИ, ПОВЕРЬ...". Насколько оно поучительно, раскрывающее глубины души человека. Учит анализировать свои поступки и Андрея, и Катю, учит понимать другого человека. Учит смирению, любви, уметь понимать другого человека и прощать его и свои ошибки. Оформлено потрясающими стихами. Спасибо вам за доставленное удовольствие. Желаю вам счастья, удачи и творческого вдохновения.
полная версия страницы