Форум » Ваши Фанфы по НРК » Ты есть (вариация на тему "Бес в ребро") Автор: nadin » Ответить
Ты есть (вариация на тему "Бес в ребро") Автор: nadin
Ангел: Выкладывая с разрешения автора! Ну, вот и я сподобилась. Маленькая предистория. Фик Пален "Бес в ребро" задел меня, что называется, за живое. Доходило до бессонных ночей. Вот тогда-то моя буйная фантазия и завела меня гораздо дальше, чем поведала об этой истории Пален. Я, как видите, не удержалась. Прошу всех обратить внимание на то, что данный фик не является непосредственным продолжением фика Пален. Это всего лишь один из вариантов развития событий в моем представлении. И вот, собственно, с согласия Пален - проба пера. Ты есть. Рейтинг: PG, а там видно будет. Пейринг: Катя, Герман, Павел Жанр: пусть будет мелодрама Герои: Катя, Герман, Павел, Андрей, Коля и др. Сюжет: Кате с Павлом судьба подарила несколько счастливых лет совместной жизни. Но вскоре Павел умирает и Кате предстоит учиться жить без него. Глава 1. Она стояла в приемной нотариуса среди остальных, пришедших сюда людей, одинокая, растерянная и отстраненная от всех и вся. Хрупкая женщина с потухшим взором, в глубинах которого черной пропастью между нею и всем окружающим миром разверзлась безысходность. Весь мир, доселе наполненный жизнью, надеждами и каким-то почти осязаемым счастьем, сузился теперь до размеров этой чужой, неуютной комнаты. Как бы ей хотелось сейчас отключиться от ужаса случившегося, забыться, погрузиться в отрешенность, чтобы, как в замедленной съемке, не касаясь сознания, перед глазами размытыми пятнами проплывали предметы интерьера, силуэты, лица. Лица… Она не хотела их видеть. Среди них не было ни друзей, ни сочувствующих, ни даже просто равнодушных. Напротив, они были враждебны. И она, эта маленькая женщина в строгом черном платье, облегающем точеную фигурку, делающем свою хозяйку так неуместно соблазнительной, была для них врагом номер один. Всем своим видом они давали понять, что ей здесь не место, но при этом никто не осмелился бы указать ей на дверь, поскольку ОНА имела полное право находиться здесь, тем самым, поправ их собственные права. Права, которые, по их мнению, бесстыдно украла у них, так же, как три года назад украла того, чье имя даже после его смерти они не могут не делить. Она стояла, отвернувшись к окну, обхватив себя обеими руками, как будто старалась согреться, не желая встречаться с ними взглядом, в который раз безуспешно пытаясь сбежать от реальности. Но мозг отказывался впадать в прострацию, и мысли с омерзительной ясностью выстраивались в стройные ряды, приводя к очередным ничего незначащим выводам. - Общее горе. Даже оно не в силах объединить нас, - думала она. Только теперь, здесь она поняла, до конца осознала абсолютную истину, таившуюся в услышанной когда-то фразе, затерявшейся до этого момента в пыльных закоулках ее памяти: «Человек всегда одинок в своем горе… всегда одинок». О да, теперь ей не нужно объяснять смысл этих слов, теперь она сама – убедительное им подтверждение. Это сделанное ею только что открытие визгливой мигренью забилось в висках, от чего она зажмурилась так сильно, что солнечный пейзаж за окном запестрел черными пятнами. ОДНА. Совсем одна. Без него. Без него? Господи, как же больно! *** - Екатерина Валерьевна… Екатерина Валерьевна, прошу вас, пройдемте, все уже собрались, - из задумчивости ее вывел голос помощника нотариуса. Одной рукой он показывал на дверь, в которую ей следовало войти, а другой придерживал ее за локоть, подталкивая в нужном направлении. Она вошла, мельком взглянув на присутствующих, и опустилась на оставшийся свободный стул. Маргарита, Андрей и Кира держались вместе. Сейчас они были едины, как никогда. Сейчас они были семьей. Семьей в состоянии отечественной войны, вынужденной временно укрепить свои рубежи. Марго была подавлена. Губы в горькой складке то и дело подрагивали на бледном лице. Кира бросала обеспокоенные взгляды то на свекровь, то на мужа. Андрей был собран и сосредоточен, как будто ожидал подвоха. На Пушкареву никто из них больше не смотрел. Каждый завернулся в свой кокон и смаковал свою боль в одиночестве. *** По мере того, как нотариус зачитывал завещание Павла, постепенно расправлялась напряженная складка на лбу Андрея, как будто тяжелый груз талой горной лавиной сползал с его плеч. И тому были причины. Ведь это его отец, поддавшись влиянию этой лживой вертихвостки, подверг сомнению благосостояние всех членов некогда крепкой семьи, женившись на ней на старость лет и людям на смех. Содержание завещания не стало для Андрея новостью, но стало долгожданным облегчением и подтверждением того, что слово Павла Жданова дорогого стоит (даже после его смерти).
nadin: Глава 21. - Ну, наконец-то! Зорькин вышел из машины и укоризненно покачал головой. Из раздвижных дверей респектабельной высотки выпорхнула Настя и, радостно помахав ему рукой, поспешила навстречу. Вся такая летняя, легкая, в коротком топе и яркой летящей юбке, прыгнула в его объятия, словно птица на ветку, и звонко чмокнула в губы. - Ну, не сердись, не сердись, - защебетала она. Погладила по щеке и лукаво заглянула в глаза. – Я не нарочно, так вышло. Ну? У него не получалось на нее сердиться, и он продолжал держать лицо, скорее, для порядка, хотя в душе уже растаял. - Насть, я здесь почти час жарюсь, ну что опять такое? Потоп у вас там что ли? – проворчал он, не выпуская девушку из объятий. - Не час, а только сорок минут, - поправила она. - Ааа, - многозначительно протянул он, - это, конечно, в корне меняет дело. - Не будь злюкой, - подлизывалась она. – Какая разница, где стоять, здесь или в пробке? Все равно ведь раньше не приедем. Зорькин не выдержал напора задорных бесенят в ее глазах и широко улыбнулся. - Ладно, поехали, стрекоза, - поцеловал и распахнул дверцу переднего пассажирского места, впуская Настю в салон. Уверенно вырулил со стоянки и влился в плотный поток машин на проспекте. На первом же светофоре обернулся к Настасье и залюбовался. Он до сих пор не мог понять, почему она с ним, внешне ничем не примечательным Николаем Зорькиным. Яркая и жизнерадостная, она появилась в его жизни как солнышко, и он уже не мог представить себе и дня без ее лучистых глаз. Поначалу он думал, что эта юная опытная девочка будет заглядывать ему в рот, тем самым облегчив его задачу. Но он ошибся. Настя оказалась не робкого десятка – бойкая, подвижная, с острым язычком. Однако препятствий его не всегда элегантным попыткам сблизиться она не строила, напротив, даже поощряла его к более активным действиям. И опыт, тот самый, на отсутствие которого он делал ставку, как позже выяснилось, у нее тоже имелся. Но тем не менее сейчас она здесь, с ним. И это не результат его обольстительских маневров, а ее сознательный выбор, и этот факт обескураживал его еще больше. Ну чем, скажите на милость, он, Коля Зорькин, никогда не пользовавшийся особым успехом у женщин, заслужил такое счастье, что она в нем нашла? Хотя что-то все-таки нашла, если все еще с ним. Раньше он думал, что так не бывает, но снова оказался не прав. Странным образом они подходили друг другу как шестеренки одного механизма. С момента их знакомства не прошло и двух месяцев, но вместе им было удивительно легко, будто они знали друг друга целую вечность. Настя смешно поморщила носик от яркого солнца и, не удержавшись, чихнула в ладони. Зорькин придвинулся к ней поближе и поцеловал глубоким проникновенным поцелуем, обхватив одной рукой шею, а другой, нырнув под юбку чуть выше колена. Она, не колеблясь ни секунды, ответила, но тут же, хихикая, принялась отталкивать его. - Коля, - смеялась она, - это нам сигналят… нам… зеленый… Да поехали уже, Коля! Он неохотно оторвался от девушки и, довольно облизываясь, надавил на газ. - Так что у вас там случилось-то? – снова поинтересовался он. Опять тебя Катерина припахала? Хочешь, я с ней поговорю? - Даже и не думай, слышишь? – взметнулась Настя. Никто меня не припахивал. Я сама. И вообще, со своей работой я разберусь сама! Этот ее задиристый тон Зорькин уже знал. Ему нравилось наблюдать, как возмущенно она пыхтит, отстаивая свою независимость, точно надутый самовар, даже щеки розовели. И иногда он цеплял ее намеренно, шутки ради, уж очень хорошенькой она была, когда распалялась. - Уверена? – подначивал он, - а то ведь мне не трудно… - Коля, не смей! - Ладно-ладно, - отступил он. – Как скажешь. - Ничего особенного не случилось, просто Катя решила не оставаться допоздна и надумала взять работу домой. Я не могла не помочь ей собрать бумаги, понимаешь? Если бы я знала, управилась бы раньше… и тебе не пришлось бы ждать так долго, - и смахнула воображаемую пылинку с его плеча. - А чего она с тобой не вышла? Мы могли бы ее подвезти. - Вряд ли, - качнула головой Настя. - Почему это? - Во-первых, я ей предлагала, но она отказалась. Она всегда отказывается. Думаю, она просто не хочет нам мешать. - Чушь какая, - перебил Коля. – Когда это она мне мешала? - Тебе, может, и нет, а НАМ могла бы… по ее мнению… Ну, мне так кажется. И знаешь, странная она какая-то стала. - То есть? - Да, - посерьезнела Настя. – Уже с месяц сама не своя ходит. Как из Франции вернулась, точно подменили… - Что значит подменили? - Что-то у них там случилось… С Полянским. Тот тоже как в воду опущенный. Прямо смотреть больно. Она и домой стала раньше уходить, только чтобы с ним не встречаться, я уверена. Раньше он всегда за ней заходил, ну, пообедать или до дома подвезти, а сейчас все волком вокруг бродит, а подойти боится. А она… все поручения через меня передавать стала. Раньше отчеты ему только лично носила, обсуждали они там что-то, а сейчас… Да я его секретарше теперь биографию могу написать, мы с ней видимся чаще, чем со своим начальством. - Насть, а ты не сгущаешь краски? Может, все не так серьезно? Не верю я, что Полянский мог ее обидеть. - А я и не говорю, что обидел, я как раз об обратном говорю. - Думаешь? - насторожился он. - Коль, ты иногда меня удивляешь просто. Как можно быть таким слепым? - Как можно быть такой глазастой? – передразнил он. - Это называется женской интуицией. - И что она тебе подсказывает? - Что все у них уже случилось. - Что все? - Показать на пальцах? – съязвила Настя. - Нет, - ухмыльнулся он, - лучше в полный рост. - Коль, я серьезно. - И я. - Да не о нас, Коля! – и в негодовании закатила глаза. - Да понял я, понял. - И что ты думаешь? - А что тут думать? Если все так, как ты говоришь, - Коля невесело качнул головой, - то Пушкарева в своем репертуаре, и это не лечится, поверь. Надо просто переждать, пока она не перебродит как вино. - А если она до пенсии «бродить» будет? - Нее, - усмехнулся Коля. – Полянский столько не проживет. Он притормозил машину возле своего подъезда и, повернулся к Насте. - Ну, что? Приехали. Идем? Но она только сердито отмахнулась. - Неужели тебе все равно? Он тяжело вздохнул. - Нет, мне не все равно. Но они взрослые люди, Насть, разберутся. Пойдем уже, а? Целоваться начали еще в лифте и, не отрываясь друг от друга, смеясь, ввалились в квартиру, вместе залезли в душ и там застряли, так и не добравшись до спальни. *** Весь этот месяц после возвращения из Лиона Катя жила как во сне. Бывает же такое, целый год вяло трепыхаешься, как студень, в ожидании пробуждения, а потом в одночасье умудряешься прожить целую жизнь, да такую стремительную и насыщенную, что рассудок, не в силах принять непосильный груз, снова превращается в желе. Как ни старалась она не думать о случившемся, ничего не получалось. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала тот день. Снова и снова память возвращала ее туда, в облако едкого дыма и крепкие объятия Германа. И однажды она призналась себе, что, несмотря на царившее вокруг безумие, ЕЙ там было хорошо. Тогда впервые за все время после смерти Павла она ощутила себя действительно живой. Так испугалась за собственную жизнь, что поняла, насколько вообще хочет жить! А ведь до этого она думала, что ей все равно. Оказалось, нет. Жива-живехонька, дышит, чувствует и мучается угрызениями совести от того, что слишком быстро и легко тоска об ушедшем муже уступила место мыслям о другом. А это было неправильно. Все ее существо воспротивилось переменам, и страх быть непонятой вновь вернулся, как несколько лет назад. Она внутренне вся сжималась, представляя себя под обстрелом осуждающих взглядов. Тогда, твердо решив остаться с Павлом, она не думала о том, что скажут окружающие, так почему же сейчас ей это важно? Из каких потаенных уголков вновь вылезла эта трусость и что с нею теперь делать? Катерина думала сутки напролет, но ответа не находила и Герману открыто смотреть в глаза не решалась, а потому пряталась от него как нашкодивший ребенок, хоть и обещала вести себя по-взрослому. Как-то резко все изменилось в ее жизни, а она оказалась к этому не готова. Однажды Елена Алексанна с решительным видом зашла в комнату дочери и, присев на краешек дивана, тихо сказала: - Катюша, что-то случилось, я же вижу. Поговори со мной. Катерина вздохнула и села рядом с матерью, положив голову ей на плечо. - Все-то ты мама замечаешь, - Катя горько поджала губы, - ничего от тебя не скроешь. Елена обняла дочь и, как в детстве, ласково погладила по голове. - Как же иначе, ты ведь моя доченька, и я тебя знаю, пожалуй, даже лучше тебя самой. Вижу ведь, что плохо тебе, вот и мне неспокойно, - и замолчала, успокаивающе баюкая свое взрослое чадо. - Мам, - Катя шмыгнула носом, - почему так случается… почему люди так легко находят замену тем, кого совсем недавно любили… дышать не могли… Как такое возможно?.. Я ведь думала, что умру вслед за ним… А теперь… Ну кто я теперь? Предательница… - Какая ж ты у меня глупенькая еще, Катенька, - произнесла Елена, поцеловала Катю в макушку и пригладила теплой ладонью волосы. – Ты думала, что о нем плакала? Нет, Катюша, нет, плакала ты о себе. Теряем близких, а жалеем себя, одиночество свое оплакиваем. Ты себя не кори, доченька, все правильно… все правильно… - Нет, - Катя оторвалась от матери и выпрямилась. – Ты бы не стала… Если бы с папой что-нибудь случилось… не дай, Бог… ты бы его не забыла… я не верю. - Так ведь и ты не забыла, Катюш, и не забудешь уже. А про нас с папой… откуда тебе знать? Я и сама не знаю. Это пока мы вместе, нам кажется, что мы вечные… но у Господа свои планы и нам они неведомы. Катя запрокинула лицо к потолку в попытке загасить подступающие слезы. А Елена, накрыв ее руку своей, тихо продолжала: - А то, о чем ты переживаешь… никакая это не замена и не предательство. Когда уходят близкие, в сердце пустота остается, и оно болит. А человек не может жить с пустотой в душе, и спешит ее заполнить… чтобы выжить, Катенька. Так уж мы устроены… - помолчала немного и нерешительно спросила: - Это Герман, Катюш? Катя уронила лицо в ладони и заплакала, будучи не в силах и дальше сдерживать накатывающие спазмы. А Елена с едва заметным облегчением выдохнула и тоже всхлипнула: - А ты его любишь, Катюш? - Не знаю, мам… Я ничего не знаю… Елена обняла дочь, захлюпав носом с ней на пару, а про себя решила, что завтра обязательно сходит в церковь и поставит свечку за упокой души Жданова, чтобы не держал больше Катюшу, отпустил ее, и за здравие дочери, чтобы и сама она отпустила его, наконец. (Продолжение следует)
nadin: Глава 22. Этот вечер был важным. С одной стороны, обычная презентация технических новинок, плавно перетекающая в фуршет с коктейлями, а с другой – стратегически важный шаг. Последние выгодные контракты с ведущими европейскими производителями вывели фирму на качественно новый уровень, позволив заткнуть за пояс практически всех конкурентов. Фирма приобрела эксклюзивные права поставки на российский рынок высокотехнологичного дорогостоящего оборудования. И теперь пришло время сообщить об этом деловым партнерам, а также имеющимся и потенциальным клиентам. Ко всему прочему этот вечер был целиком и полностью заслугой Полянского, его блистательным бенефисом. За прошедший год ему удалось не только сохранить стабильное положение компании, но и упрочить его. Этот факт не остался незамеченным акционерами, равно как не обошел стороной и честолюбивые амбиции самого Германа. Полянский долго и упорно шел к этому часу и был бы по-настоящему счастлив, если бы не ложка дегтя в его бочке меда. Хоть одна, но всегда найдется. Может, и был момент, когда ее еще можно было выковырнуть, чтобы не липла к зубам вязкой горечью, но он давно уже забросил всякие попытки очиститься. Поздно, горечь разлилась в крови, поразив все ткани и органы, и если уж выдирать, то только вместе с сердцем, чтобы разом и насовсем. Хотя… была ведь та ночь, когда черная жижа обернулась сахарной глыбой, и привкус этой сладости теперь изо дня в день отравлял его жизнь надежной. Все у него было, но ничего не доставалось ему просто так. Всего, что он имел, Полянский добивался сам, без чьей либо помощи и не без причины гордился этим. Поставив перед собой цель, он шел к ней как танк, не напролом, но так же основательно и непреклонно, философски принимая поражения, памятуя о том, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. И только недавнее фиаско подкосило его основательно. Если бы дело касалось бизнеса, он бы и глазом не моргнул, нашел бы обходные пути, и ловко миновав все подводные камни, уже держал бы в руках победный кубок. Но сегодня… сегодня Катя была его кубком, вожделенным и недостижимым. Герман с грустью осознавал, что разучился радоваться своим победам. Они попросту стали ему не нужны. Раньше он упивался успехом, тешившим его самолюбие, но сейчас уже не видел смысла во всей этой мышиной возне. За последний год он отчетливо понял, что сворачивать горы только для себя ему скучно и постыло. Наверное, он достиг того возраста, когда жить в одиночку становится нестерпимо холодно. Ему нужен теплый тыл, чтобы он просто был и согревал уже только мыслью о том, что он есть. Нужна та, которая каждый раз, провожая его в очередную авантюру, будет подниматься на мыс и махать ему платком, чтобы он знал, что ему есть куда возвращаться. Ему нужна она, одна единственная, но, похоже, ОН ей не очень нужен. И у него закончились аргументы. Но оставалась еще надежда. Надежда и несколько маленьких хитростей, чтобы иметь возможность дышать ее близостью, пусть и формальной. В последние недели Катя с Германом практически не виделись, стараясь не попадаться друг другу на глаза, ограничив совместное общение дежурными планерками и совещаниями. А сегодня он дернул ее уже раз десять и, по всей видимости, останавливаться не собирался. Как обычно, погруженный в дела, он был сосредоточен и собран, но даже по-прежнему обаятельная улыбка не могла укрыть потухшего взгляда. В какой-то миг Кате захотелось подойти к нему, поддержать, подбодрить, но она не решилась, прекрасно понимая, что только подсыплет соли на рану. Сегодня ей досталась роль хозяйки вечера. Где-то рядом постоянно крутился штатный пиарщик, но Герман хотел, чтобы Катя лично проконтролировала все, что было связано с предстоящим мероприятием, от пригласительных билетов и меню, до поголовного обхода важных гостей и завязывания новых полезных контактов. Она немного удивилась поставленной задаче, не совсем соответствующей ее прямым обязанностям, но отказываться от работы она не привыкла и спорить не стала. Волей не волей пришлось вылезать из скорлупы и по двадцать раз на дню наведываться к Герману, согласовывая детали акции. Полянский внимательно слушал все ее предложения, почти со всем соглашался, всегда благодарил и долгим тоскливым взглядом провожал из кабинета. Вечер был в самом разгаре. Официальная часть уже закончилась, и гости, уже немного разомлевшие, не спеша, перемещались по выставочному салону с бокалами шампанского, негромко обсуждая представленные новинки. С доброй половиной присутствующих Катя уже была знакома и, радушно улыбаясь, плавно скользила среди гостей, приветственно кивая то тому, то другому. Только скулы сводило от приклеенной к губам "радости". Время от времени она останавливалась, внимательно оглядывая зал, но, так и не обнаружив тех, кого искала, продолжала свой путь дальше. Она объясняла что-то солидному пожилому мужчине, заинтересованному в обоюдном сотрудничестве, когда подспудное тревожное ощущение заставило ее поежиться. Катя медленно повернулась всем корпусом и буквально ткнулась носом в мужскую грудь. Подняла глаза и похолодела. Вот так, весь вечер старалась обнаружить его в толпе, чтобы вовремя убежать в другой конец зала и впредь держаться на расстоянии, но ведь нет же. Сама проверяла приглашения, знала, что придет, и так непростительно вляпалась. Жданов смотрел на нее сверху вниз. Смотрел и молчал. Катя слишком явно испугалась, и он это заметил. Сначала замешкалась от неожиданности, а потом просто застыла неподвижно как кролик перед удавом. Она не знала, чего от него ждать, и знать не хотела, вообще не хотела попадаться ему на глаза. Ее совсем не прельщала перспектива в очередной раз стать грушей для битья. Она смотрела в его ничего не выражающие глаза и терялась в догадках: либо скривится в язвительной усмешке, либо вежливо поздоровается, как с каким-нибудь отребьем. А что, в последние годы эта манера общения с ней была для него вполне приемлемой. Однако Андрей не торопился говорить гадости, а так же молча продолжал разглядывать ее, слегка сдвинув брови. В какое-то мгновение ей даже показалось, что в глазах его промелькнула насмешка, но тут же скрылась за гнетущим молчанием. Пауза непозволительно затягивалась, а он и в ус не дул. Катя же заметно нервничала. Отступив на шаг назад, она беспомощно оглянулась по сторонам в поисках поддержки, которой, впрочем, не обнаружила. И осознав, что осталась один на один со своими страхами и сомнениями, подняла-таки голову и, выдержав его теперь уже оценивающий взгляд, тихо сказала: - Здравствуй, Андрей. - Здравствуй. Прекрасно выглядишь. Катя едва сдержалась, чтобы не округлить от удивления глаза. Она могла ожидать от него чего угодно, только не комплимента. Или это очередная колкость, а она не поняла? В чем подвох? Так и стояли еще какое-то время, пока откуда ни возьмись не появился Полянский. - Андрей! Рад тебя видеть, – настороженно улыбнулся и пожал протянутую руку. – А ты разве один здесь? - А? Нет, Кира где-то здесь, - и, наконец, оторвавшись от созерцания Катерины, обратился к Герману: - А ты молодец, впечатляет, особенно вон тот агрегат из первого павильона. - Хочешь, пощупать? – попытался разрядить обстановку Герман. - Идем, покажу, как раз ваш профиль, - и, зацепив Катерину проницательным взглядом, увел Жданова прочь. Катя еще постояла немного, растерянно глядя вслед удаляющимся мужчинам, но, спохватившись, вспомнила о брошенном ею собеседнике и принялась вертеть головой, надеясь обнаружить его поблизости, но вместо него в метре от себя наткнулась на Киру и даже отшатнулась от неожиданности. Нет, светский раут с семейством Ждановых ей сегодня явно не по плечу. Кира откровенно скучала, и, чуть покачиваясь, медитативно разбалтывала спиртное в бокале. Заметив Катю, одарила ее снисходительно-удивленным взглядом. - И вы... здесь? Хотя… - она нервно хохотнула в бокал, сделала глоток и причмокнула губами, - публика как раз по вашему вкусу – почти все женаты, - и с вызовом посмотрела на Пушкареву. Катя ничего не ответила, только нахмурилась. Кира была пьяна. Немного, но непривычно возбужденный блеск в глазах и чуть явственнее смазанная «р» в чересчур фривольной речи выдавали ее с головой. - Что же вы молчите, Катя? Или вам нечего возразить? – она приблизилась к Катерине и с эффектным высокомерием изогнула бровь, как умела только она. – Хотите совет? Не спешите портить бедолагам жизнь, потому что… банально, но… на чужом несчастье счастья не построишь. Вам ли этого не знать… Ни оправдываться, ни возражать Кате не хотелось, но этот покровительственный тон святой праведницы, которая каждым своим словом стремилось ужалить побольнее… И вдруг Катя поняла, с пронзительной ясностью увидела перед собой не ту успешную, уверенную в себе Киру Воропаеву, а совсем другую, несчастную женщину, в которой от прежней Киры только гонор и остался. И Катя не удержалась от зудевшего в мозгу вопроса. - А ваше счастье, о чье несчастье споткнулось ваше счастье, Кира Юрьевна? Кира как будто остекленела, не веря, что кто-то посмел вот так, в лоб, оскорбить ее жалостью, но тут же на пару с Катей вздрогнула, услышав за спиной хорошо знакомый баритон. - Хороший вопрос, Кира. Что скажешь? – криво усмехаясь, над ней возвышался Андрей. Кира как будто надломилась от боли. Андрей в который раз открыто не поддержал ее, всем своим видом давая понять, что он не с ней. Даже перед Пушкаревой, даже перед ней унизил ее. - Может, ты еще и «спасибо» ей скажешь? – С внезапно возникшим раздражением Кира развернулась к мужу, расплескав остатки шампанского. – Ты что защищаешь ее? Опомнись, Андрей, она не кроткая овечка, а лицемерная... - Кира запнулась, подыскивая слово пообиднее, но хорошее воспитание, о котором она еще не успела забыть, не позволило ей закончить. Она упрямо поджала губы. - Радуйся, что она не повязала твоего отца еще одним ребенком... иначе тебе не удалось бы отделаться от нее так легко! Андрей смерил жену тяжелым взглядом и, больно ухватив под локоть, процедил: - Нам пора, Кира. Кира демонстративно выдернула руку, гордо вздернув подбородок, вроде бы икнула. - Дорогу к выходу я найду... ссама... Жданов кинул на Катерину короткий взгляд, как будто собирался что-то сказать, но так и ушел вслед за женой, не проронив ни слова. Ждановы ушли, а Катя никак не могла отделаться от ощущения причастности к чужой личной жизни, словно подглядывала в замочную скважину супружеской спальни. На душе было муторно, и ноги гудели от усталости. Но только она собралась присесть, как за спиной раздался тихий голос Германа: - Потанцуешь со мной? Она обернулась к нему и только сейчас заметила, каким уставшим и вымотанным он выглядел, словно выжатый лимон. Разом позабыла и отяжелевшие ноги, и душевную дурноту, и глупую взаимную неловкость, согласно кивнула и, положив руки ему на плечи, качнулась в такт музыке. - По-моему, вечер удался. Ты доволен? – спросила она, приятно ощущая на макушке тяжесть его подбородка. - Угу, - промычал он, прижимая ее ладонь к своей груди, - да, теперь да. *** Жданов уверенно вел машину, время от времени бросая брезгливые взгляды на жену, и совершенно искренне недоумевал: ну почему женщины считают, что слезами могут хоть чего-нибудь добиться! Кто вдолбил в их головы эту чушь? Неужели она и впрямь не понимает, как это раздражает? К совести взывает, к чувству вины? Зря. Прощения просить все равно не будет, лучше уж в бар, там и нагрешит, и покается, а к утру благополучно все забудет. Можно сказать, переродится. За три года брака с Кирой он даже научился не слышать ее непрекращающихся надоедливых всхлипов. Правда, иногда программа давала сбой, и он зверел, не находя себе места, не зная, где можно спрятаться самому или спрятать ее, сложить вчетверо, запихать в чемодан и задвинуть в самый дальний угол чулана. И когда такие мысли начинали одолевать его, ему не оставалось ничего другого, кроме как напиться, дабы не доводить до греха. Каждый день, каждую минуту она укоряла его своим невыносимо опостылевшим видом великомученицы, не позволяя ему забыть о том, как он виноват перед ней. И зачем, спрашивается, ну зачем? Неужели всерьез думает, что он устыдится и встанет на путь истинный? Дура. Все бабы дуры! Интересно, есть такие, которые не душат своих мужиков слезами, не изводят бесконечной ревностью и не учат жить? И почему-то вспомнилась Пушкарева. Он попытался представить ее ревущей, пытающейся вынудить его отца к чему-либо, слезами промывая ему мозги. Не смог. Как-то не вязался ее образ с плаксивой капризной дурой. Он вспомнил, как шарахнулась она от него сегодня. Да он и сам не ожидал увидеть ее, почему-то предпочитал не думать об этом. Собрался даже пошутить, сказать, что он не кусается, но вовремя спохватился, сообразив, что именно в их случае все как раз наоборот. А потом задался давно мучившим его вопросом: что же в ней нашел его отец? Вместе же смотрели, отец разглядел, а он нет. И вдруг понял. Так неожиданно до него дошло, что даже затормозил резко и рассмеялся в голос. Кира испуганно уставилась на него. - Андрей, ты что?! Ты же нас убьешь! Не обращая внимания на Киру, он съехал на обочину, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. - Андрей, что случилось? Андрей... Он молчал. А потом, все так же не открывая глаз, спросил: - Почему ты не уйдешь от меня, Кира? Она растерянно моргнула, и сердце сжалось в тревожном предчувствии. - Ты... знаешь, - голос дрогнул. - Я люблю тебя. - А я? Разве тебе не важно, люблю ли я тебя? Лучше бы он наорал на нее, без повода, просто так, но это было бы знакомо, и она бы справилась, как всегда. Но Андрей был спокоен. Слишком спокоен. И это пугАло. - Что молчишь? - и посмотрел на нее в упор. - Или тебе все равно? - Мне не все равно... и... я все, все делала, чтобы сохранить наш брак... - Зачем? - К-как... зачем? Мы... - Зачем? - повторил он свой вопрос. - Зачем тебе все это? Посмотри на себя. Спивающаяся истеричка, - сказал, как будто ударил под дых. Глаза ее снова заблестели. - Как ты можешь? Это же ты, ты сделал меня такой. Ты и твои шлюхи! - она уже не сдерживалась. - И у тебя хватает наглости обвинять меня?! - Ах, да как я мог забыть, - он невесело усмехнулся, - моя жена святая. Знаешь, Кира, даже ненавистная тебе Пушкарева, которую ты так любишь укорять в лицемерии, даже она оказалась честнее. Она единственная отказала мне. И знаешь почему? Знаешь? Ей было важно знать, люблю ли я ее. Странно, да? Ей было важно, а тебе нет. Кира, давясь слезам, мотала головой, не желая слушать, и совершенно искренне не понимала, за что, почему Андрей так жесток с ней. Раньше ей казалось, что ее терпение не имеет границ, но сейчас стало совсем невыносимо. Она дернула дверцу машины, полная решимости хлопнуть ею что есть сил, и бежать, бежать... Но Андрей, предугадав ее намерение, грубо дернул ее на себя и, выплюнул прямо в лицо: - Да, Кира, да. Я трахал все, что движется. И не говори, что ты об этом не знала! Еще как знала и тебя всегда это устраивало! Кира извернулась в тесноте и свободной рукой влепила ему звонкую пощечину. - Сволочь! Он как будто даже обрадовался. - Мы отличная пара, Кира. Сволочной кобель и начинающая алкоголичка. Мечта глянцевых журналов. - Пусти, - она вся сникла, содрогаясь в глухих рыданиях. - Зачем ты так... со мной?.. За что? Андрей ослабил хватку, и она, продолжая судорожно всхлипывать, скрючилась пополам, обхватив себя обеими руками. Тяжело выдохнув, он отрешенно погладил ее по вздрагивающему плечу и ощутил невероятное облегчение. Да, давно надо было поговорить, вот так, жестко, даже жестоко. А Кира поймет, не сейчас, потом, может быть... и еще спасибо скажет. Он вышел из машины и закурил. Черт возьми, воздух свободы... какой же он сладкий! (Продолжение следует)
Ангел: Привет Надин! Тяжелая глава жалко Киру и Андрея они себе доброволно жизнь портят Жду проду!!!!
nadin: Глава 23. Полночи Полянский не мог уснуть. Он не совсем понимал, что происходит, а какое-либо недопонимание всегда выводило его из себя. То и дело он возвращался в мыслях к прошедшему вечеру. Каким-то странным он получился, и Герман не знал, радоваться ему или в самый раз остановиться и призадуматься, а интуиция, как на зло, трусливо уползла под стол, не дав ни единой подсказки. Сначала Жданов, чтоб ему пусто было! Явился не запылился! Тоже мне, партнер… деловой… Какого черта он пялился на Катерину, как на свою собственность? Он что, всерьез на что-то рассчитывает после всех своих выкрутасов? Баб ему что ли мало? И так пол-Москвы через свои портки отфильтровал, а все не уймется! Герман вспомнил, как заметил их вдвоем, Андрея и Катю. Жданов нагло разглядывал ее, словно знал о ней что-то такое, что известно ему одному, и это давало ему право быть настолько бесцеремонным. Вспомнил, как от этого взгляда противно забулькало в жилах и он рванулся к ним, но не для того, чтобы помочь ей, нет (в его помощи она явно не нуждалась), а чтобы разорвать их молчаливый телемост. Вот так! Был контакт, и нет контакта. А она, давно ли она так же прямо, глаза в глаза, смотрела на тебя, а Полянский? То-то и оно, что никогда. От тебя взгляд отводит, а на него смотрит смело то ли с вызовом, то ли с ожиданием чего-то. Но чего? А если им и в самом деле есть, что вспомнить, если именно из-за него она дала тебе отставку, а? Откуда тебе знать, что там у них произошло? Может, Ждановы передрались из-за нее, кто знает… И ты не знаешь. Не знаешь, а спросить не посмеешь, да и не скажет она все равно. Весь вечер он мучился сомнениями и не выпускал ее из поля зрения, ревностно следя за тем, чтобы никто не подходил к ней ближе, чем он мог вынести. А когда мероприятие уже подходило к концу и в рядах танцующих гостей прибыло, он и сам не удержался и рискнул предложить Катерине танец. По правде сказать, он и не надеялся, что Катя согласится, думал, найдет какой-нибудь пустяшный предлог и откажется. Но она не отказалась. Напротив, так легко и доверчиво прильнула к нему, что он даже растерялся немного. А когда сквозь тонкое полотно сорочки почувствовал ее теплое дыхание, совсем разомлел и куда-то ушли все страхи и домыслы, терзавшие его до этой минуты, остался лишь полынный аромат ее волос, в котором хотелось утонуть и раствориться. Он тихонько сжимал ее в своих объятиях и вспоминал, какая она на вкус и на ощупь, такая родная и желанная, и ничего в ней не изменилось, она такая же, как тогда, когда принадлежала только ему. И он принял решение. Он поговорит с ней в самое ближайшее время. Дождется подходящего момента и обязательно поговорит. Да, он обещал не поднимать эту тему, но забыть-то он не обещал. И она тоже помнит, он это знал. А Жданов… Да черт с ним, со Ждановым. Надо было еще зимой набить ему морду. Подумаешь, Зималетто! Никуда оно денется. К сожалению, наслаждаться невинной близостью пришлось совсем недолго. Мобильный Катерины разрушил волшебство, напоминая о дочернем долге. Звонила мама. Валерий Сергеевич слег с высокой температурой, пришлось даже вызвать неотложку. И Катя, выслушав зачитанные матерью названия лекарств, сорвалась в аптеку и домой, оставив Германа наедине со своими мыслями. *** Утро следующего дня началось суматошно. Как только Полянский вошел в свой кабинет и расположился в директорском кресле, навалились рутинные дела, зазвонил телефон и не умолкал до самого обеда. А к часу дня секретарь принесла очередную порцию деловой почты. Среди стопки писем, уже рассортированных помощницей, Герман наткнулся на знакомую фамилию. Развернул прикрепленный к конверту лист и пробежал его глазами. Надул щеки и шумно выдохнул. Так он и знал. Нагайцев все-таки решил продать свои акции и прислал официальное уведомление. Новость не была неожиданной, в приватных беседах он предупреждал партнеров о возможном выходе из бизнеса, но все надеялись, что этого не случится. Слишком не кстати. Никто из оставшихся акционеров сейчас не может позволить себе выкупить акции Нагайцева, значит, либо раздергивать активы, что, разумеется, подорвет финансовую стабильность компании, либо сворачивать одно из представительств, что тоже нежелательно. А тут еще крупный проект с французами… Как же все не вовремя! Ладно, придется собирать внеочередное собрание акционеров, там и решат, какой руки не жалко будет лишиться. Он вышел в приемную, чтобы немного размяться и поручить секретарше к середине следующей недели собрать акционеров, но, не обнаружив ее на месте, вспомнил, что обеденный перерыв уже начался, и ему самому не плохо было бы подкрепиться. Обедать в одиночку не хотелось, и ноги сами понесли его в соседнюю приемную. Памятуя о минувшем вечере, он чувствовал, что в их с Катей отношениях наступило небольшое потепление, лед как будто бы тронулся, и Герман надеялся, что она, как и раньше, составит ему компанию. Настасьи на месте тоже не оказалось. Зато Катя была не одна. Она отчаянно отбивалась от настойчивых попыток Зорькина вытащить ее на обед. Полянский мысленно выругался, почувствовав себя довольно глупо, но он уже вошел и спешно принялся выдумывать новый предлог для визита. И не зря. Он так давно не заходил в этот кабинет, что Катя не сдержала удивления. - Герман… - Что-то случилось? - Да… То есть нет… - и сообразив, что все еще сжимает в руке свернутое в трубочку письмо Нагайцева, обрадовался и мысленно усмехнулся: «как школьник, ей Богу!». – Да вот, зашел посоветоваться. Здравствуй, Коль! Может, и ты что подскажешь… – и пожал протянутую Зорькиным руку. В ответ на вопросительный взгляд Катерины Герман передал ей бумагу. Она пробежала глазами содержание письма и нахмурилась. «Бледная, какая», - подумал Герман. - Что ты намерен делать? - Собирать общее собрание, оно и будет решать, - пожал он плечами. - Одно ясно, в данный момент никто из акционеров не сможет купить эти акции, поэтому ему придется продать их на сторону. Неизвестно, что хуже: допустить к управлению фирмы не известно кого (и хорошо, если только одного, правда, я сомневаюсь, что Нагайцеву удастся на такое количество акций найти всего одного покупателя) или распотрошить активы. На последних словах Германа Зорькин присвистнул, глядя на цену, предлагаемых к продаже акций. - Этак вы по миру пойдете, - констатировал он. Полянский грустно кивнул. - Боюсь, придется пожертвовать одним из представительств. Жаль, только развернулись в полную силу… Катя встала и подошла к окну. Голова болела с самого утра, а теперь уже просто раскалывалась. Она зажмурилась на секунду и потерла кончиками пальцев пульсирующие виски. Постояла немного в задумчивости, глядя в окно и сцепив за спиной руки, обернулась и сказала. - Не надо. Не надо ничем жертвовать. Средства у нас есть, - и посмотрела на недоумевающего Германа. – У меня есть. Полянский молчал, а Коля, улыбаясь, переспросил: - Ты хочешь сказать, что у тебя есть ТАКАЯ сумма? Катя утвердительно кивнула. Судя по тому, как медленно, словно собираясь силами, Герман поднялся с места, упрямо поджав губы, ей стало ясно, что он все понял. - Коля перестал улыбаться и, округлив глаза, сказал скорее себе, чем остальным: - Нет, Пушкарева, я знал, конечно, что ты та еще тихушница, но чтобы настолько! - и нервно хохотнул: - Да ты у нас тайная мильенщица… А в метро ездишь, потому что шифруешься? Катя не ответила. Почему-то было неловко. Она никогда не разрешала себе даже думать о том, чтобы прикоснуться к этим деньгам, потому что если бы взяла хоть копейку, автоматически перешла бы в разряд тех гарпий, у которых по калькулятору в обоих глазах. И тогда каждый, кто бросал ей вслед «Золотоискательница!», был бы прав. Так она для себя решила. А теперь ей пришлось признаваться, что кроме любви к Павлу, в которую и так-то мало кто верил, от брака с престарелым мужем она все же кое-что поимела. - Исключено, - это Герман. Взгляд серьезный, тон категоричный. - Это твои деньги. Я не могу их взять. Она хотела что-то возразить, но ее перебил Зорькин. - А брать и не надо, - сказал он без тени иронии. – Она сама может купить эти акции. На секунду повисло молчание и две пары глаз устремились на Николая. - Что вы на меня так смотрите? Это самый безболезненный выход. И вы это поймете, когда перестанете играть в благородство. Ну, сами посудите, Катя давно работает в компании. Она не чужой человек, акционеры ее знают, против никто не будет. Хоть их мнение в данном случае и не берется в расчет, тем не менее, всем будет спокойно. И между вами обоими не придется огород городить – дал в долг, отдал долг, кому это надо... Ну, и активы целы и невредимы, тоже плюс, - и, обращаясь уже только к Кате, азартно потирая руки, усмехнулся: - А теперь рассказывай: что, где и сколько. - Я точно не знаю… - Как это не знаешь? – удивился он. - Ну, у меня есть отчет годовалой давности. Дома. Там все телефоны… Я никогда с ними не связывалась. Знаю только, что часть средств находится в банке в Швейцарии, а часть инвестирована… тоже в Европе, - и спохватилась: - Коля, а мы успеем? Ведь на то, чтобы изъять средства из инвестиционных проектов, понадобится какое-то время… - Кать, обижаешь, - протянул Зорькин. - Конечно, ты кое-что потеряешь, но это обычное дело. В дверь просунулась Настина голова. - Коль! Ой… - и скрылась из виду. - Так, мне пора, - подскочил Зорькин. – Вы тут еще посовещайтесь, а я побежал. Кать, а я вечером зайду, да? Ну, все, пока! Мы уехали. Часа на два, Кать. - Куда это они? – без особого интереса спросил Полянский, переваривая полученную информацию. - В ЗАГС, - рассеянно ответила Катя. Помолчали немного. Катя вернулась в свое кресло и, подперев подбородок кулаком, обратилась к Герману. - Что скажешь? А что он мог сказать. Он удивлен. Нет, он ошарашен. Его Катенька оказалась дамой настолько состоятельной, что он невольно ощутил укол ущемленного самолюбия. Пока он строил свои матримониальные планы, ситуация в одночасье вышла из-под контроля. Черт… черт, черт! Это он, ОН здесь мужчина! И он просто обязан иметь финансовое преимущество! Это правильно, так должно быть, чтобы иметь еще одно веское основание для того, чтобы чувствовать себя мужчиной с большой буквы, чтобы иметь возможность облагодетельствовать свою избранницу, баловать ее, каждым росчерком пера в чековой книжке давая ей понять, что ему для нее ничего не жалко. А что теперь? Теперь она сама. Снова все сама. Даже этой иллюзорной значимости для нее он лишился. И послал же Бог ему такую независимую женщину. За что?! И отказываться от ее предложения просто глупо, а учитывая сложившуюся ситуацию и вовсе непозволительная роскошь. Катя его размышлений не прерывала. Она ждала. Он посмотрел на нее внимательно и сказал: - Если ты считаешь правильным ТАК распорядиться своими деньгами, то… - и безразлично пожал плечами. - Герман, - она слабо улыбнулась и покачала головой. – Ты говоришь так, словно вложение капитала в наше предприятие – затея настолько безнадежная… А что, и крыть-то нечем. Он усмехнулся. Еще немного и он начал бы поносить свою же фирму, чтобы только не быть обязанным этой женщине. Ее… да, мечтал привязать к себе всеми возможными способами, но сам не мог даже представить, что когда-нибудь окажется в долгу перед ней. Вот же твоя тайная натура, Полянский. Думал, что свободен от предрассудков, мнил себя гибким и прогрессивным, а на поверку оказался банальным домостроевцем. Вот и весь сказ. - Ну что ж, это выход, - выдохнул он, вставая, и тут же не преминул воспользоваться представившимся случаем: - Тогда я зайду вечером… обсудим… по дороге домой. Она пожала плечами. - Хорошо, - и опустила глаза. *** К концу дня Катерине стало совсем худо. То ли подхватила от захворавшего отца вирус (это в июле-то месяце!), то ли просто переутомилась, но к свербящей в висках головной боли прибавились приливы дурноты. С каждым часом становилось все хуже. И когда на пороге кабинета с решительным видом появилась Настя со стаканом воды в одной руке и таблеткой в другой, Катя уже и сама понимала, что надо бросать все и ехать домой, пока жива. - Ну, как ты, Кать? – как-то незаметно они перешли на «ты», чем доставили не мало удовольствия Зорькину. - Совсем плохо, да? На, вот, выпей. - Настя с возрастающей тревогой отметила, как посерело лицо Катерины. Катя послушно затолкала в себя таблетку и, с трудом подавляя рвотные позывы, заставила себя ее проглотить. - Потерпи еще немножечко. Я Коле звонила, он уже подъезжает. Совсем чуть-чуть осталось. Катя хотела поблагодарить, но вместо этого неопределенно махнула рукой и, задев стоящий на столе стакан с водой, опрокинула его на пол. - Все нормально, ничего страшного, - затараторила Настя. – Не обращай внимания, я сейчас, - и вылетела из кабинета, оставив дверь нараспашку. Тошнота становилась не выносимой, в глазах рябило, и Катя уже не находила себе места. Зачем-то поднялась и вышла из-за стола, но тут же пожалела об этом. Нахлынувшая слабость проступила испариной на лбу и подкосила в коленях. Катерина не успела даже разобрать лица возникшего в дверном проеме силуэта, когда, цепляясь за стену, провалилась в темноту. Жданов шел по знакомым коридорам, направляясь к Полянскому. Он приехал без звонка и предварительной договоренности. Но ему не терпелось. С самого утра в его голове роились не понятно откуда взявшиеся идеи. Жданов с удивлением почувствовал, казалось бы, давно уже забытый кураж и радостно бросился в работу, точно в омут. Весь день брушил, поражая сослуживцев непривычной активностью и почти мальчишеским задором. Подчиненные удивлялись внезапной перемене, произошедшей с шефом, предпочитая на всякий случай держаться на расстоянии. Кто его знает, малохольного! К вечеру некоторые из утренних идей приобрели вполне осязаемые формы и Жданов решил, не откладывая в долгий ящик, обсудить их для начала хотя бы с Полянским. Поддавшись импульсивному порыву, Андрей резко крутанул руль, ловко сменил направление движения и отправился прямиком к Герману, надеясь, что еще успеет застать того в офисе. Проходя мимо приемной заместителей, услышал взволнованное «Катя…» и посторонился, пропуская выбегающую из распахнутых дверей девушку. Он не понимал зачем, но остановился и почему-то был абсолютно уверен, что знает, кто именно эта Катя. Не отдавая себе отчета, пересек приемную и вошел в кабинет. Так и есть, Пушкарева. Только что-то с ней было не так. Она как будто не узнала его. Он понял, что именно его насторожило, когда она, привалившись к стене, начала сползать на пол. Проворным прыжком, преодолев расстояние от двери до Катерины, он успел подхватить ее и припечатать к стене, не дав ее обмякшему телу рухнуть на пол. В тот же миг кто-то схватил его за шиворот и бесцеремонно потащил прочь. Ничего не понимающий Жданов не успел и рта раскрыть, чтобы возмутиться, как получил увесистый удар в челюсть. От неожиданности он растерялся и пропустил второй удар, от которого пришел уже в бешенство. Разом собравшись, одним отточенным движением он выбросил свой кулак аккурат в солнечное сплетение нападавшему и, лишь когда тот отцепился от Жданова, скрючившись пополам, Андрей понял, что это был Полянский. В дверях послышался женский визг, топот ног и обычная в таких случаях возня. В кабинет влетела напуганная Настя и, взглянув сначала на одного, потом на другого мужчину, кинулась к сидящей на полу Катерине. Полянский стоял, нагнувшись, упираясь обеими руками в стол, и пытался отдышаться, а Жданов с видом заблудившегося в сумасшедшем доме посетителя оглядывался по сторонам, вытирая костяшками пальцев кровь с губы. Герман доковылял до девушек и, присев на корточки, заглянул в бесцветные Катины глаза. Из них бессильно сочились слезы. Он коснулся дрожащей рукой ее щеки, стерев тонкий ручеек, и хрипло спросил: - Катя… что?.. - Герман… - виновато пропищала она, - это не он. Он ничего мне не сделал. Мне просто стало плохо. До Германа стало доходить. Он устало потер рукой лоб, как будто пытался разгладить только что проявившуюся глубокую морщину. Тут в кабинет ввалился Зорькин и остановился как вкопанный, сраженный представившейся глазам картиной. Из ступора его вывела Настя. - Коля, помоги мне, - и, повернувшись к Полянскому, тихо добавила: - Герман Маркович, вы не волнуйтесь, мы ее прямо домой отвезем. Все хорошо будет. Зорькин помог Кате подняться и, настороженно оглядываясь на Жданова, повел ее к выходу. Настя, захватив Катину сумку, догнала их и молча закрыла за собой дверь. - Вот, значит, как, - многозначительно изрек Андрей, глядя в спину Полянского. Тот обернулся. Жданов спрятал руки в карманах брюк, оставив на свободе подрагивающие большие пальцы, и криво усмехался окровавленным распухшим ртом с таким ехидным блеском в глазах, какой бывает у коменданта женского общежития, только что узнавшего последнюю сплетню. - Ты зачем пришел? – выдал Герман. – Что тебе от нее надо? Неужели не понятно, что не хочет она тебя видеть. НЕ ХО-ЧЕТ. Или… ты думаешь, что после твоих новогодних подвигов она на шею тебе бросится? – выдохнул и как-то обмяк сразу, словно сдулся: - Оставь ты ее в покое. Не нужен ты ей. Жданов перестал ухмыляться, посмотрел на Германа пристально и как будто даже с жалостью. - Эк тебя пробрало… А я вообще-то к тебе шел. Дела у нас общие. Помнишь еще? – и снова усмехнулся. – Полянский, а выпить-то у тебя есть? Здоровье бы поправить… и внутри, и снаружи, - сказал и выразительно обвел рукой пострадавшую челюсть. - У меня в кабинете, - вся злость куда-то ушла, - Специально держу… для дорогих гостей. - Ну, и чего мы тут стоим, пошли? (Продолжение следует)
Ангел: nadin Глава хорошая!! только прошу тебя не надо случайной беременности. УМОЛЯЮ не надо давить на Катю ребенком.
nadin: Глава 24. Полянский лежал в своей постели на куче скомканного вперемешку с покрывалом одеяла с запрокинутой навзничь головой и силился разлепить веки. Шея затекла. Затылок чугунной гирей продавливал матрац. Во рту скреблась зловонная сухость, воскрешая в памяти обрывки бородатой шутки про кошку, что по утрам гадит в рот. Правда, было не до смеха. Теперь он и сам походил на персонаж из анекдота. Жалкий, дурно пахнущий и попросту больной, он пока даже не пытался, а только надеялся растормошить свое ватное тело хотя бы к обеду. Попробовал приподнять голову, но тут же пожалел об этом. Одно ничтожное усилие нестерпимой болью отозвалось в висках и вязко заныло в конечностях. Какое-то время Герман продолжал лежать неподвижно, рискуя умереть от жажды, которая уже скрипела песком на зубах и царапала горло. Собрав всю волю в кулак, он поднатужился и перекатился на живот, оказавшись на краю кровати. Стало немного легче. Уткнувшись небритой щекой в простыню, переждал, пока схлынет волной накатившая боль, открыл глаза и, уставившись туманным взором в сиротливо смятую на полу подушку, понял, почему так сильно затекла шея. Он бы провалялся так до самого вечера, если бы не некоторые физиологические потребности, все-таки вынудившие его сползти с постели и поковылять в ванную. Едва, приняв относительно вертикальное положение, чуть не рухнул на пол, запутавшись в спущенных брюках. Машинально подобрал спадающие штаны и только после этого осознал, что вчера так и уснул в одежде. Он был в носках, почему-то с раздернутыми ремнем и ширинкой («Похоже, все-таки пытался раздеться», - мелькнуло в голове), в застегнутой на все пуговицы рубашке и затянутой вокруг шеи удавке галстука. «Хорошо, хоть не в туфлях», - подумал Герман и уныло поплелся прочь из спальни, попутно тормоша узел ненавистного галстука. Сил не было даже на то, чтобы выругаться. Похмелье было тяжелым, непривычным и от того еще более мучительным. Душ принимал долго, остервенело раздирая кожу жесткой петельчатой варежкой, стремясь вернуть тело к жизни, и, выйдя из ванной, почувствовал, как ноги и руки приобретают приятную покорность. Сколько же они вчера выпили? Начинали с коллекционного французского коньяка. Полянский специально держал в кабинете бутылку для особых случаев. Ха! Мордобой на высшем уровне, ну чем не особый случай? Вот и коньячок ко двору пришелся. Впрочем, его они уговорили быстро. Потом Жданов где-то раздобыл виски, а позже откуда-то взялась водка… А дальше Герман уже и не помнил ничего толком. Жданов Полянского немало удивил. Несмотря на потасовку, он был бодр, весел, очень долго совершенно трезв и вообще олицетворял собой какой-то рекламный перевертыш, предлагающий невиданный заряд бодрости за мизерную плату – вашу расквашенную физиономию. Деловое предложение, по поводу которого Андрей, собственно, и пришел, решили обсудить в другой раз, так сказать, на свежую голову. А пока пили за жизнь, за дружбу, снова за жизнь, но уже без баб, за бизнес… А вообще, хорошо посидели. Душевно. Как грузились в такси, Герман еще помнил, а как выходили – уже нет. Вот если б еще и утро было чуть добрее, было бы совсем чудесно. А сейчас оставалось только тешить себя надеждой на то, что не одному ему сегодня утром хочется сдохнуть. Как же все-таки отрадно осознавать, что где-то есть человек, которому, если и не хуже, чем тебе, то хотя бы так же паршиво. И стОит этой неприглядной мысли лишь помаячить на горизонте, как в душе селится благодать, окропляя исцеляющим бальзамом изрядно пощипанное достоинство. Тонкое посвистывание закипающего чайника, включенного по инерции, вывело Полянского из оцепенения. Он машинально отжал кнопку самостоятельно отключившегося агрегата и, поставив джезву на огонь, сварил необыкновенно крепкий кофе. Весь этот странный вечер и сегодняшнее утро Германа не покидало ощущение, что он что-то упустил, что-то очень-очень важное, но эта мысль, чуть раздразнив сознание, терялась сначала в алкогольном дурмане, а затем в изнурительном похмелье. И сейчас в возбужденном кофеином мозгу Полянского снова засвербело смутное беспокойство. Он прокручивал в памяти недавние события, пытаясь обозначить контуры тревожащей его неопределенности. Что? Что это может быть? Жданов? Несмотря на вчерашние братания, Герман ни на йоту не продвинулся в своих сомнениях по поводу отношений Андрея и Кати. Он и так чересчур обнажился перед Ждановым, нечаянно обнаружив свои чувства и собственноручно указав на самое уязвимое место. Поэтому от прямого вопроса удержался, а сам Андрей этой темы не коснулся. Фирма? Вопрос с покупкой акций практически решен и определенно не являлся причиной для волнений. А вчерашний скандал… Ну, подумаешь, устроил сотрудникам бесплатный цирк… Будет о чем посплетничать неделю, другую. Нехорошо, конечно, но по большому счету - наплевать! Оно того стоило. Давно руки чесались. Вот только Катя… Ее эта история стороной не обойдет. Снова поползут разговоры, зашикают в спину. Да уж, рыцарь без страха и упрека. Отличился, нечего сказать. Он вспомнил ее бледное лицо в последние дни, и сердце сжалось. Надо позвонить, узнать, как она. И уже потянулся к телефону, но замер вдруг, сраженный внезапной догадкой. Мысль была совершенно фантастической, но в то же время удивительно правдоподобной. А собственно, почему нет? Если это действительно так, если Катя в самом деле беременна? Беременна от тебя, Полянский!.. Но это же все меняет! Абсолютно все! От возбуждения по спине побежали мурашки. В голове чудесным образом прояснилось. Герман вскочил с табурета и, отставив, кружку, принялся вымерять шагами кухню. Если поверить, хоть на секунду поверить, что судьба улыбнулась ему, и Катя ждет ребенка, то есть, нет, они ждут ребенка, то, во-первых, она перестанет отталкивать его, ей не надо будет ломать голову, мучаясь выбором, придется принять ситуацию такой, какая она есть, а во-вторых, у него будет семья, и он уже никогда… никогда-никогда не будет один! Конечно, может, все совсем иначе, но так хочется верить! На работу он так и не пошел. Связался со своей секретаршей и предупредил, чтобы сегодня не ждали. А к вечеру, измученный неизвестностью и окрыленный открывшимися перспективами, он позвонил Пушкаревым, чтобы справиться о Катином здоровье. Трубку взяла Елена Алексанна и с сожалением ответила, что Катя спит. Она бы непременно разбудила дочь, но той всю ночь было так плохо, что рука не поднимается ее тревожить. Герман согласился, поинтересовался состоянием Валерия Сергеевича и, сказав, что завтра перезвонит, повесил трубку. Ночью было не до сна. Презрев всякие попытки здравого смысла вернуть его с небес на землю, Герман строил планы. Он представлял себе свою семью, открытую и радушную, с любимой женой, милейшей тещей и немного назойливым тестем. Теперь у него не будет причины завидовать Зорькину, потому что эта семья теперь его, Германа, и он здесь свой, и, в первую очередь, его, а не Зорькина, здесь будут ждать, чтобы окутать теплом и заботой, обнять, расцеловать и вкусно накормить. И Катя… Катя теперь его, только его, привязана к нему так крепко… Она еще не знает об этом, но он уже так решил. *** На следующий день пыла заметно поубавилось. На смену эйфории пришел страх перед неизбежностью. Он появился из ниоткуда, поколебав такую верную еще вчера решимость, повис на подоле сознания как кусачая шавка, и больше не отпускал. Наверное, так чувствует себя абитуриент-провинциал, приближаясь к заветным спискам счастливчиков, поступивших в столичный ВУЗ, и с замиранием сердца призывающий удачу, хотя все уже случилось, и никакие молитвы не помогут его имени проявиться на вывешенных листах, если еще минуту назад его там не было. Весь день Полянский был сам не свой – задумчивый, рассеянный, а учитывая события минувшего дня, на удивление благодушный. На самом деле он боялся. Боялся как мальчишка. Но отступать было некуда, а нетерпеливый зуд, заглушая страх, настойчиво подталкивал в спину. И поздно вечером, оставшись в одиночестве в пустом офисе, он решился и позвонил Кате, чтобы договориться о встрече. Несмотря на субботу, Полянский приехал рано. В это время нормальные люди еще нежатся в постели, наслаждаясь праздным бездельем, но только не он и, конечно, не сегодня. Он напросился в гости, рассчитывая запереться в ее смешной комнатке, оставшись с ней наедине, и, наконец-то, поговорить спокойно обо всем, что давно уже его мучило. Дверь ему открыла Катя. - Здравствуй, - улыбнулась глазами, спокойно, без смущения. Она его ждала. - Здравствуй… - ответил Герман, а про себя отметил, что выглядит она вполне сносно. Он опасался худшего. – Как ты себя чувствуешь? - Почти прошло… спасибо. Ты не будешь против, если мы прогуляемся? Я два дня взаперти… Хочу на воздух. - Конечно, если ты хочешь, но… ты уверена? – обеспокоено оглядел ее и только сейчас заметил, что она одета не по домашнему, к прогулке готова, только ждала его прихода, чтобы сразу уйти. - Тут не далеко парк есть. Можно и пешком дойти. - Да, знаю. Ну, тогда идем? До парка доехали, а там, пройдя немного вглубь, устроились под соснами за столиком уличного кафе. День занимался жаркий. В столь ранний час в парке было немноголюдно, а в кафе они и вовсе были единственными посетителями. Оба мешкали, собираясь с духом, чтобы начать. Первой молчание нарушила Катя. - Коля сегодня вылетает в Швейцарию, ты знаешь? Думаю, в самое ближайшее время все уже будет в по… - Не сомневаюсь, - перебил он. – Кать, нам надо поговорить… о нас. Давно уже пора. - Да, – она не отрицала, но глаз не подняла. Он придвинулся к ней ближе вместе со стулом и взял ее за руку. - Два дня назад, когда тебе стало плохо… я чуть с ума не сошел… - Так глупо все вышло, Герман, прости. Он тебя не покалечил? – вскинулась она. - Кать, ну что ты говоришь? Ты-то здесь при чем? Если уж кто и сглупил, так это я, - он невесело усмехнулся. – Но речь не о том, о другом совсем... Кать, я подумал… мне показалось… или ты… беременна? – и застыл в ожидании, не сводя с нее пристального взгляда. Она воззрилась на него непонимающе. - С чего ты взял? - Тебе плохо стало … и я подумал… А если учесть, что мы никак не предохранялись… Она молчала, не зная, что ему ответить, и как-то странно смотрела на него, словно изучала не подмеченные раньше детали. Герман ее замешательство расценил по своему. - Кать, ты только скажи… Я буду рад, правда. Ведь ты… не стала бы от меня скрывать… да? - Герман, - она растерянно пожала плечами, - нет. Нет, я не беременна. - Ты уверена? – ей показалось или в его глазах действительно мелькнуло сожаление… Катя утвердительно кивнула. – Но времени прошло совсем чуть-чуть… а если выяснится… - Нет, Герман, я уверена. Никакого ребенка нет. Я бы тебе сказала. Ее тихий голос оглушил канонадой, и стены придуманного им замка пошатнулись от взрывной волны и в одночасье рассыпались в пыль. Он устало потер ладонью лоб и, сцепив на столе руки в замок, умолк. А после паузы обреченно сказал: - Жаль. Я уже свыкся с этой мыслью, - и снова замолчал ненадолго. - Я обещал ждать тебя, помнишь? Она слабо кивнула. - А ты обещала подумать… Молчит. - А может, ну их, к дьяволу, все эти обещания, Кать? Может, просто попробуем, а? Ну, сколько можно мучить друг друга? Тебе ведь тоже не все равно… Катя вскинула руку, намереваясь коснуться его щеки, но он поймал ее ладонь и поднес к губам. Она улыбнулась и взъерошила свободной рукой короткие волосы у него на затылке. В ответ на этот неосмотрительный жест Герман решительно притянул ее к себе, сгреб в охапку и жарко задышал в висок: - Что же ты делаешь? Ты хоть представляешь, ЧТО ты со мной делаешь? Катька!.. Дай нам шанс, ну хоть самый мизерный, ты не пожалеешь, слышишь? И все у нас будет… и дети будут… Если только ты захочешь… Дети? Сжав руки в беспомощные кулачки, как у младенцев, она уперлась ему в грудь и отстранилась, виновато качая головой и глотая подступившие слезы. А он не понял. - Почему? Катя, ну что опять? Послушай, мы же взрослые люди… Невозможно вечно оглядываться на других… Не думай ты о них, подумай о себе! Она давилась слезами, зажав рот рукой, и отрицательно трясла головой. От ощущения собственного бессилия и ее необъяснимого упрямства Герман начинал закипать. Очевидно ведь, что ей самой невыносимо душно в застенках многочисленных табу, которыми она себя окружила. Сама мается и его вымотала. Он сжал ее плечи и легонько тряхнул. - Катя! Бог мой, ну зачем? Кому это нужно? Такие жертвы… Ради чего? Или… Это из-за него, да? Из-за Павла? Глупая ты моя, да он же первый желал тебе счастья, он первый хотел, чтобы ты освободилась от него, оставила его память в покое и зажила своей жизнью… - Откуда тебе знать, что он хотел, - всхлипнула она. - Да он сам мне сказал! И оба замерли. Катя даже перестала рыдать и недоверчиво уставилась на Германа. Он понял, что сказал лишнего, но поздно. Она ждала объяснений, а лгать ей он не хотел. - Да, мы с ним встречались… примерно за месяц… Он волновался за тебя. До нее не сразу дошло услышанное. - Ты… Вы говорили обо мне? Он… с тобой?.. – и брови непроизвольно поползли вверх. – Не может быть… Только не с тобой, нет… Он не мог… Она запнулась, ошарашенная внезапным подозрением, и резко отшатнулась от Германа. Если бы она его ударила, ему, наверное, было бы легче, но с этим ее упрямым отчуждением он так и не научился бороться. Каким-то образом, он уловил направление ее мыслей и поспешил развеять заблуждение. - Катя, постой… Ты же не думаешь, что он… что мы… Это же просто бред! - И детей обсудили? – в голосе лед, в глазах пропасть. Герман поежился, но попытался взять себя в руки. - Кать, не думай о нем хуже, чем он был. Он этого не заслужил, – последняя попытка. Впустую. Катя поднялась со стула, собираясь уйти. Герман рванулся ей навстречу, но она пригвоздила его колючим взглядом: - Не провожай меня. Не надо, - и быстро зашагала прочь. Полянский шумно выдохнул, глядя ей в след, и раздраженно швырнул в урну скомканную салфетку. - Вот и поговорили. Идиот! Выходя из парка, Катя набрала знакомый номер, и, проигнорировав бодрое приветствие собеседника, задала единственный вопрос: - Коля, ты уже купил билеты? - … - Я с тобой. - … - Нет, я успею. (Продолжение следует)
Ангел: Привет nadin !! Хорошо что не беременна. Не время ... да и он бы просто привязал её ребенком к себе, а это не есть хорошо. Да и про разговор Германа и Павла она узнала.... У неё наверно сейчас такое чувство, что она марионетка за которую все давно решили. Проду!!!
nadin: Глава 25. Зорькин ждал Катю в аэропорту. Она опаздывала на регистрацию, и он нервничал, то и дело недовольно поглядывая на часы. Его насторожило ее внезапное желание лететь самой и что-то подсказывало ему, что дело тут нечисто. Вчера же только все обсудили, обо всем договорились, а сегодня на тебе – едет она! Да еще и тоном таким безапелляционным… После ее утреннего звонка он перезванивал ей дважды, но все без толку: объяснений он не получил, зато сам задумался. Сумбурные, суматошные сборы ей не свойственны. Катерина во всем любила порядок и к поездкам, тем более дальним, всегда готовилась основательно, а тут прямо сумасбродство какое-то! На душе неспокойно. А ведь она была на взводе (голос неровно подрагивал, уж ему ли не знать), а значит, что-то случилось. Что она еще придумала? Ведь точно, какой-нибудь фортель выкинула, а расхлебывать, судя по всему, придется ему, Зорькину. Ох, как пить дать - придется. Напряженно сдвинув брови, Коля нарезал круги возле стойки регистрации, пока не увидел ее, почти бегущую по терминалу, взволнованно выискивающую в толпе его фигуру. - Катя! – он двинулся ей навстречу и помахал рукой. Заметив Николая, Катя облегченно выдохнула и поспешила к нему, на ходу вынимая из сумочки паспорт. - Ну, наконец-то, Кать! Что за срочность такая? Что стряслось? - ворчал он, вручая девушке-регистратору катин паспорт и билет. - Как с пожара, честное слово… - Так получилось, - отмахнулась она. Зорькин забрал у регистратора посадочный талон, подхватил Катю под локоть и потянул за собой. - Давай, по быстрому… Паспортный контроль… и на посадку. И только тут он понял, что Катя прибежала налегке, без багажа. - Кать, - он, резко затормозил и недоуменно уставился на нее, - а где твои вещи? - Обойдусь. - То есть как? - А вот так. Она подняла на него глаза, понимая, что объяснений не избежать. - Коля, там целый дом моих вещей. Несколько секунд он просто смотрел не нее, переваривая информацию. - То есть, ты хочешь сказать, что собралась в Локарно? Она кивнула. А он не стал спрашивать «зачем?» и «для чего?», только удрученно вздохнул и бессильно прикрыл глаза. Так он и знал. Прощай, спокойная деловая поездка. Совершенно ясно, что о гостинице можно забыть. Если Катя собралась остановиться в своем доме в Локарно, ему придется составить ей компанию, потому что, если она загнется там, утонув в горючих слезах, очередь из желающих линчевать его выстроится до самой Москвы. О том, чем может обернуться для них эта поездка, он даже думать не хотел, до сих пор с содроганием вспоминая свой предыдущий приезд туда, когда они с Полянским нашли Катерину еле живой совершенно одну в пустом доме. Лишь пристегнув ремень безопасности, Катя поняла, на что решилась и испугалась. Вот теперь испугалась по-настоящему, что не переживет этой встречи с прошлым. Решение лететь пришло неожиданно и было продиктовано гневом, досадой и обидой. Она и сама не могла объяснить, почему так разошлась, на что именно разозлилась, но чувствовала себя так, будто ее предали. Верить в предательство ей не хотелось, но еще больше хотелось разувериться в нем окончательно и бесповоротно. Голова шла кругом. Почему? Почему Павел счел возможным говорить о ней, о себе, о них, в конце концов, с посторонним человеком? Он даже сыну не открылся, а тут чужой, даже в некотором роде соперник. На Павла это было так не похоже, так не свойственно ему. Так что же, что он хотел, а главное, смог сказать Герману? Для чего вообще затеял этот разговор? Неужели просто передал ее из рук в руки достойному доверия преемнику? Подумала и тут же устыдилась. Нет, он не мог, только не Павел. Он как никто другой уважал ее свободу и ни за что не посмел бы навязывать ей свой выбор. Тогда откуда такие мысли? Откуда сомнения? Да, не все было гладко в их браке, но они смогли с этим примириться… Хотя… наверное, не со всем. Как можно ужиться с чувством собственной вины из-за того, что стала яблоком раздора между отцом и сыном, практически лишила мужа общения с прежней семьей? Павел уверял ее, что в этом нет ее вины, он сам так решил, но он лукавил, и она это знала. Знала и принимала, понимая, что невозможно в одночасье безболезненно выбросить из жизни давние привязанности и лишить себя привычного круга общения. Нет, он был действительно счастлив с ней и в этом не лгал, но счастье это было с привкусом горечи, потому что было запретным, незаслуженным и как будто ворованным. Она дарила ему свою любовь, а он крал ее молодость. Катя хотела ребенка, и Павел чувствовал себя не в праве отказывать ей, хотя сам страшился мысли о детях, потому что знал, что если их ребенку все же доведется родиться, он вырастет без отца и даже вряд ли вспомнит его. От этой мысли становилось больно. А время шло. Ее время. Кому как не ему было знать, что молодость не вечна. Возможно, при иных обстоятельствах она была бы уже матерью и с упоением нянчилась бы со своим малышом, но по-прежнему оставалась с ним и любила все так же пылко. И он сдался, махнул на все рукой, лишь бы она была счастлива. Хочет ребенка – пусть будет. Но не тут-то было. Простая задачка оказалась неразрешимой. Они обследовались и оба на тот момент оказались совершенно здоровы, однако детей им Бог не дал. Павел видел, как переживает по этому поводу Катя, старался утешить, как мог, но в то же время ненавидел себя за малодушие, потому что в глубине души был рад, что беременность не наступала, рад за себя. Много раз Павел думал о том, что не имеет права портить ей жизнь, но она не уходила, а прогнать ее он был не в силах. Так и жили кругом виноватые, но давно и беззаговорочно друг друга простившие, только себя простить не могли. Почти все время полета Катя молчала, откинувшись на спинку кресла, задумчиво глядя в иллюминатор. А когда бортпроводница объявила о заходе на посадку, повернулась к Зорькину и как-то даже замялась, не решаясь просить его о том, на что он и так уже был согласен. - Коля, - начала она, разглядывая лацканы его пиджака, - а тебе обязательно останавливаться в гостинице?.. Ты смог бы остановиться у меня... Сказала так, словно не просила, а предлагала. Зорькин мысленно усмехнулся, но ничего не ответил. Ей неловко было просить. Он летел по ее поручению разбираться с ее делами, а она мало того, что свалилась ему как снег на голову, так теперь еще собиралась нагрузить его и своими личными проблемами. Но к черту совесть! Сейчас ей просто необходима его помощь. Она отчетливо это поняла и покаянно подняла на него глаза. А он, будто прочел ее мысли, спросил: - Боишься? - Наверное, я просто не готова... пока. - Тогда чего сорвалась? - Не знаю. Но ведь рано или поздно все равно пришлось бы... Коля ничего не ответил, только посмотрел на нее с сожалением. Не знает она, как же... Ну, да ладно, захочет - расскажет. По дороге к дому заехали в супермаркет, чтобы купить продуктов и там застряли надолго. Даже Зорькин, весьма основательно подошедший к вопросу выбора провизии, и тот устал слоняться по рядам, а Катя все никак не могла решить, какого цвета банку бросить в корзину, как будто намеренно оттягивая неизбежное. - Кать, такси вечно ждать не будет. Решай уже, - но она решать не торопилась. Тогда Зорькин взял из ее рук обе жестянки и, отправив их в корзину, демонстративно двинулся к кассам. Катерине ничего не оставалось, как последовать за ним. В такси не сказали друг другу ни слова. Катя погрузилась в себя, и Зорькин предпочел ее не беспокоить, внутренне готовясь к предстоящей истерике. Сжал зубы и думал только об одном: как пережить эту ночь. Легко захлопнув дверцу такси, Николай подхватил огромные пакеты, и потащил их к дому. Катя стояла лицом к двери, сжимая в кулаке ключ. Почувствовав его присутствие у себя за спиной, обернулась к нему с невысказанной мольбой в глазах, но он лишь качнул головой, как бы говоря «Нет, подруга, давай уж сама!». И пришлось самой. Дверь неслышно отворилась. Катя медленно прошла в гостиную, остановилась посередине и растерянно огляделась. Дом, некогда такой родной и теплый, сейчас был пустым, холодным и как будто обиженным на нее за то, что она его бросила. Глядел на нее всеми своими глазами из всех углов и щелей и безмолвно укорял. Мебель была зачехлена и напоминала мешки коронеров на месте катастрофы. И такая накатила тоска, что захотелось выть. Катя сняла с плеча сумку, бросив ее на пол, подошла к дивану и вяло принялась стягивать чехол. Затем кресла: одно, другое… И зачем она сюда приехала? Что хотела здесь увидеть, остывшие стены? Ну, так вот они. Дышат холодом и пустотой. Жизнь из них ушла, вся без остатка. И ее прежней жизни здесь больше нет. Нет и уже никогда не будет. Зорькин, до сих пор наблюдавший за Катей со стороны, решил, что пришла пора вмешаться. - Это правильно, - сказал он. – Если уж нам предстоит провести здесь сутки-двое, то уборки не избежать. Здесь есть тряпка? - Что? – переспросила Катя. - Тряпка. Для пыли, - и красноречиво провел пальцем по оголенной части столешницы, демонстрируя Катерине серый пыльный след. Она рассеянно кивнула, но с места не сдвинулась. - Чего стоишь? Показывай, где тут пылесос, швабра, ведра, ну… - Ты… хочешь уборкой... заняться?.. - А ты о чем подумала? - он театрально выпучил глаза. - Я мог бы поучаствовать в процессе, но если ты настаиваешь, могу ограничиться ценными указаниями, - и, усмехнувшись, добавил: - Так как, помощь нужна или нет? - Все в кладовке… было… - Да? Ну, пошли посмотрим, что там еще осталось. Как ни странно, в кладовке нашлось все необходимое - от инвентаря до моющих средств. И вообще в доме сохранилось все, что они в нем оставили, когда уезжали, даже ценные вещи. Добро было бережно убрано с глаз долой, а что спрятать оказалось невозможно, например мебель, старательно подготовлено к «зимовке». Оставалось только умиляться и поражаться честности и порядочности швейцарцев. «Страна непуганых идиотов», - грустно подумал Зорькин и загудел пылесосом. Катерине он вручил швабру, тряпку и ведро, справедливо полагая, что ее беспокойной голове на сегодня испытаний достаточно. Давление на психику должно быть строго дозированным, а значит, голову надо срочно освободить от ненужных мыслей. Как? Да очень просто. Ничто не разгружает мозги лучше, чем физический труд. Как он и рассчитывал, Катерина упахалась так, что поздней ночью, когда с уборкой, наконец, было покончено, просто падала от усталости. Поднялась в спальню, наспех приняла душ и, лишь коснувшись подушки, провалилась в сон. Проводив умаянную Катерину взглядом, Зорькин удовлетворенно отметил про себя, что, кажется, все обошлось, хотя и могло быть гораздо хуже. Да, все правильно, пусть лучше выспится, а завтра видно будет. Утро вечера мудренее. Ей снился он. В том самом кресле у зажженного камина, широком, необъятном, утопая в котором ей так нравилось заниматься любовью, отдаваясь во власть его ласковых рук. Огонь искрился в своем заточении с той же пылкостью и страстью, с какой любовники отдавались друг другу. Только сегодня губы были жестче, руки требовательнее, и сама она гарцевала на нем в непривычно бешеном темпе, словно всадница на буйном жеребце. Что-то необъяснимо тянуло оглянуться назад, но он не позволял. Будто чувствовал, что она ускользает, ловил ее лицо в ладони и впивался в губы жадным поцелуем. Она была щедра как никогда: неистово извивалась, царапалась и кусалась, ревниво оплетала руками и ногами, стараясь вобрать всего его в себя целиком. И он не отставал. Разгоряченный, дикий, ненасытный, вцепившись в нее мертвой хваткой, затейливой мозаикой из поцелуев клеймил каждый дюйм ее тела. А когда ее гортанный вопль слился с его рычащим стоном, ей показалось, что пламя вырвалось из заграждения, протянув свои языки к их обнаженным телам. Она выгнулась дугой, содрогаясь в конвульсиях, и бессильно откинулась назад, беспомощно раскинув в стороны руки, лаская пальцы его ног своими спутанными волосам. Она затихла и обмякла, пытаясь восстановить дыхание и вернуть свою перевернутую реальность с головы на ноги. Все еще тяжело дыша, почувствовала, как он склонился к ней и сжал руками груди, уткнувшись подбородком в солнечное сплетение. Вздрогнула ресницами… и окаменела. На нее глядели довольные глаза Германа, в которых плясали блики огня из камина. Сердце снова зашлось, но уже от смятения. Она дернулась в попытке вскочить и укрыться от наваждения, но не тут-то было. Неведомая сила парализовала тело и лишила голоса. Она в ужасе вращала глазами, пока не наткнулась на знакомый силуэт в полумраке комнаты… Павел. Он сидел в соседнем кресле и смотрел на нее пристально, слегка улыбаясь уголками губ. По выражению его лица она не могла определить, рад он или огорчен, но даже сквозь проступившие слезы она сумела разглядеть, что в его немигающих глазах не отражались отблески пламени. Едва вырвавшись из путины сна, Катя резко села на смятой взмокшей постели. Ее трясло, но не от страха, а от все еще не отпускавшего ее возбуждения. Внизу живота красноречиво потягивало, между ног теплилась предательская влага. Она вскочила с кровати и, озираясь, точно преступница, выбежала из спальни. Почти рассвело, и дом, еще вчера казавшийся таким безжизненным и чужим, будто бы ожил, наполнился светом, зашуршал занавесками, заскрипел половицами и дверными петлями. Катя бродила по комнатам как приведение, вглядываясь в знакомые предметы, пробуя их на ощупь, как будто старалась найти в них себя прежнюю. Искала, но не находила. Дошла до гостиной, остановилась возле кресла, которое так странно и стыдно приснилось ей сегодня, но сесть в него не решилась. Присела на краешек дивана и тихо заплакала. Ей вдруг вспомнилось все, что довелось пережить здесь в последние месяцы, и сердце защемило осенней грустью. Только сейчас она поняла, насколько тяжелой была эта ноша для них обоих. Только теперь осознала, каких нечеловеческих усилий стоило Павлу держать ее в неведении относительно его болезни, скрывая боль и просто недомогание. Она была для него не просто женой, она была женой-ребенком, заботиться о котором он считал своим долгом. И ведь заботился. До последнего дня, до последнего вздоха, как мог, как умел. Ни разу не пожаловался, чтобы не пугать и не расстраивать ее зря, пока однажды просто не упал без сознания, скошенный нестерпимой болью, прямо на пол вот в этой самой гостиной. Катя зажмурила заплаканные глаза, забралась на диван с ногами и обхватила руками колени. Ей было совестно за то, что еще накануне она посмела дурно думать о муже. Почему? Потому что он заботился о ее будущем. И что бы он ни сказал Герману, он сделал это только ради нее, это же очевидно. А ведь это было нелегко пойтина это. Ладно бы кому-нибудь другому, но Герману… Ведь Павел знал и помнил о той давней истории, но все равно наступил себе на горло, раздавив свою гордость, и о чем-то просил. А в том, что он именно просил, Катя уже была уверена. О чем? Да теперь и не важно. Она никогда не сомневалась в нем и теперь тоже не будет. Как ей вообще могло прийти в голову сомневаться… Она уже не плакала, просто бессмысленно смотрела прямо перед собой, прислонившись щекой к спинке дивана, когда Зорькин тронул ее за плечо. - Чего не спишь? – спросил он, хмуро разглядывая ее зареванное лицо. - Не спится. А ты? - И мне не спится. Кошмары снились. Про твой пылесос… ага… Можно мне с тобой тут не поспать? - Садись, - и отодвинулась в угол дивана. - Как ты? - Чувствую себя последней свиньей. - Почему? - ... Ты знал… что Павел просил Германа присмотреть за мной? - Нет, - помолчал, обдумывая услышанное. - Ты поэтому взбеленилась? Катя горестно кивнула. - И ты решила, что тебя передали с рук на руки как материальную ценность по накладной? – усмехнулся он. Она молчала. Подумав немного, Коля сказал: - Ты прости меня, конечно… но… дура ты, Пушкарева… Такого мужика задвинула… - Ничего ты не понимаешь, Коля! – она в отчаянии тряхнула головой. – Он семью хочет. Нормальную. Детей. - Не вижу криминала. - Детей Коля, детей! А у меня их три года не было… и не известно, будут ли вообще… Зорькин сокрушенно вздохнул. - Ну, говорю же, дура, - констатировал он и, не дав ей опомниться, продолжил: - Можно подумать, ты экспериментировала с футбольной командой и во всех случаях результат был отрицательным… - Фу, Коля… - Вот и я о том. И потом, Полянский, насколько я понимаю, о твоих печалях не осведомлен, - и удрученно покачал головой. – Вот любишь же ты придумывать себе проблемы, а потом их же и решать в муках… ну, чтоб голову было чем занять. Она взглянула на него исподлобья, и он, поняв, что и так позволил себе лишнего, предпочел замолчать, а затем и вовсе перевести разговор на другую тему. - Я тебе говорил, что в конце августа у нас с Настей свадьба? - Значит, с датой определились? - Угу. Ты свидетельница. Отказа не приму, так и знай. Обижусь на всю жизнь. - Что ты, - улыбнулась Катя, шмыгнув носом, - я и не отказываюсь. Я очень за тебя рада. Правда. А вы уже решили, где проведете медовый месяц? - Пока не знаем. Настя хочет в Европу, она нигде не бывала. А мне не так уж важно. Как она захочет, так и будет. Катя замолчала ненадолго, задумавшись, а потом удивила: - Коль, - тихо начала она, - а вы можете пожить здесь, в Локарно… если захотите, конечно. Места здесь просто сказочные, ты в окно только погляди… А город – настоящая туристическая жемчужина. О доме ты не беспокойся, так надрываться, как нам вчера, вам не придется, - усмехнулась. - За домом приглядывает наша домработница. Ну, пока дом пустовал, она просто заходила проверить, все ли в порядке. А к определенной дате она приготовит дом полностью… даже продукты купит, если надо. Камин рабочий, в гараже две машины… и полная свобода действий. Зорькин потрясенно смотрел на подругу. - Кать, ты уверена? Я имею в виду… это же твоя территория… Ты никого раньше сюда не пускала… а теперь здесь столько воспоминаний… Она покачала головой, с грустью глядя на солнечный пейзаж за окном. - Это всего лишь стены, Коля... всего лишь стены. Это мы наполняем их жизнью. Без нас они – ничто… так, груда строительного мусора. - Даже не знаю, что сказать… - За руль первый не садись. Лучше вызвать сервисную службу прямо сюда. Все-таки целый год простояли, - а после паузы, немного замявшись, ввернула: - Коль, свадьба, расходы… может, тебе деньги нужны… ты скажи… - Тааак, Пушкарева, вот только этого не надо, а?.. - Прости, я… прости, не буду... - придвинулась ближе и положила голову ему на плечо. (Продолжение следует)
Ангел: nadin Грусть легла легкой пеленой на сердце. Очень жду новой главы.
Ангел: nadin Часть прод и отзывов я перенесла в новую тему. Т.к это тема автоматом закрывалсь из-за большаго объёма. Дальше проды печатай сдесь Ты есть (вариация на тему "Бес в ребро") Автор: nadin (Продолжение)
полная версия страницы